Берут на воспитание детей не только бездетные или уже вырастившие своих собственных ребят женщины, но и такие, у которых на руках по четверо, по пятеро дочек и сыновей.
Глядя на хорошенькую белокурую Надю Овчинникову, невольно думаешь:
«А ведь, пожалуй, всякому было бы приятно взять к себе в дом такого веселого, красивого и нарядного ребенка!»
А между тем когда фабричная работница Овчинникова впервые принесла свою приемную дочку к себе домой, ее собственная дочь с ужасом воскликнула:
«Мама, это урод!»
Девочка казалась страшной: так распухли от голода и от мороза ее лицо, ручки, ножки.
Должно быть, почти все ребята, собранные в комнате нижнего этажа, — эти веселые мальчики и девочки, деловито катающие в автомобиле куклу, зайца и мячик, — пережили за свою короткую жизнь не меньше, чем Надя Овчинникова.
С какой гордостью их новые родители говорят о том, что за три-четыре месяца дети стали совсем неузнаваемы.
«Моя Лелечка, когда я брала ее, была совсем больная, лежала в кроватке. Бледненькая была, как эта стенка. Она плохо ходила, говорила. А теперь только и слышен дома ее голосок».
Ребята крепко привязываются к людям, которые их приютили и усыновили.
Вероятно, ранняя и внезапная утрата родного дома, семьи, матери научила их больше дорожить домашним теплом и заботой, чем дорожат дети, еще никогда ничего и никого не терявшие.
С какой-то ревнивой страстностью повторяют они по всякому подходящему и неподходящему поводу отнятое у них и вновь подаренное им слово «мама».
«Где моя мама? Пусть моя мама возьмет меня на руки».
Одна из новых матерей — школьная учительница — рассказывает:
«Как-то раз я взяла своего Алика с собой в школу. Там он разговорился с девочкой из первого класса. Алик сказал: „Вот моя мама. Она пришла на собранье“. А девочка говорит: „Это совсем не твоя мама, она чужая, она — моя учительница“. Мальчик долго не мог успокоиться. Дома он целый вечер плакал и повторял: „Разве ты не моя мама? Я не чужой, я свой. Ты — моя мама. Разве ты только девочкина учительница? Я не чужой, я свой…“»
Бывают случаи, когда приемные родители, чтобы не разлучать между собой братьев и сестер, берут в дом сразу двоих и даже троих детей.
А там, где оказывается им не под силу, где братьев и сестер приходится разъединять, брать в разные семьи, — там эти семьи вступают между собой в новые родственные отношения.
Об этом трогательно рассказывает одна из матерей, учительница Вишняковской сельской школы Егерева:
«И вот мы, две учительницы, живущие недалеко друг от друга, сроднились и стали близкими из-за наших ребят. Мы взяли двух братьев: я — старшего, Аркадия, она — младшего, пятилетнего Вовочку. Теперь я чувствую, что она мне как родная сестра, такие мы близкие!..»
Эта связь, возникающая между отдельными семьями, как бы сливает их в одну огромную семью, объединенную отцовской, материнской, братской любовью.
Дети перестают быть сиротами, переступая через порог незнакомого, чужого дома.
Впрочем, и самое слово «сирота» теряет у нас право на существование.
«Давайте, выкинем это слово из нашего обихода, — говорит учительница Егерева. — Не может быть сирот в стране, где мы все матери… Давайте говорить о наших родных детях, а не о сиротах».
Все, кто слышал эту простую, глубоко сердечную речь учительницы Егеревой, не мог не почувствовать счастливой гордости за человека, за наш народ.
Нет, фашистам не удастся отнять у наших детей будущее, разрушить наши семьи, наши дома!
Люди у нас сильны и на фронте, и в тылу. Бесконечны жизненные силы нашего народа, а жизнь всегда побеждает смерть!
I
То, что стало смешным, перестает быть страшным.
Сатира — отличное противоядие вредоносным идеям и лженаучным теориям.
Она умеет бороться с изощренной ложью и самой злостной клеветой.
У нее богатый многовековый опыт в борьбе с мракобесием и тупой косностью. Это она пером Рабле и Сервантеса одолела упорные и живучие предрассудки средневековья.
Подумать только — у наших сатириков сегодняшнего дня такие предки, как Эразм из Роттердама и Свифт, Вольтер и Беранже, Гоголь, Салтыков и Чехов.
Вольно же нам отказываться от всей этой блестящей галереи предков и заменять ее одной фотографической карточкой Аркадия Тимофеевича Аверченко.[263]
Нечего и говорить, Аверченко был талантливым писателем, а в последние годы жизни, когда предметом его юмора сделался он сам и его собратья-эмигранты, этот юмор стал глубже, горячей, достиг остроты сатиры.
Но все же не у Аверченко должны мы учиться. Даже от самых лучших его страниц отдает некоторым самодовольством и обывательщиной, Дононом и скетинг-ринком протопоповских времен.
Наш Зощенко имеет больше прав на место в ряду русских сатириков. Мысли его серьезнее, литературные задачи крупнее, а стиль своеобразнее.
Вспоминая нашу юность, мы часто переоцениваем юмор предреволюционных лет. А между тем сатирические стихи Маяковского своим пафосом, силой, неожиданностью и свежестью мысли далеко оставили позади «Сатирикон», в котором он сам же работал смолоду.
В предреволюционные годы молодые прозаики не решались браться за такие смелые дела, как сатирический роман, написанный Ильфом и Петровым.
Ни у одного из тогдашних молодых поэтов не было запаса наблюдений и чувств, чтобы взяться за такую героическую и в то же время шутливую стихотворную повесть, как «Василий Теркин» Твардовского.
Не надо прибедняться. У советской литературы было немало побед. Это сознание и радует нас, и обязывает.
II
Во времена народной, Отечественной войны у сатиры много дела.
С первых боевых дней она заговорила у нас цветными плакатами на улицах, рупорами громкоговорителей на перекрестках. Не только сатирические фельетоны в прозе, но и стихотворные эпиграммы стали все чаще и чаще появляться в углах наших больших газет.
Вновь ожила традиция времен гражданской войны, когда стихи Маяковского и басни Демьяна Бедного перемежались в газетах с боевыми сводками.
Карикатуры и эпиграмматические надписи заняли место и в ежедневной печати, и на армейских пакетах с концентратами, как острая приправа к гороховому супу или к пшенной каше. Рисунки и стихи, воспроизведенные на броне танка, участвовали с ним вместе в жарких боях, а когда осколки вражеских снарядов сбивали и стирали их с брони, танковая бригада бережно обновляла изображение и слова.
Во всех фронтовых газетах, в листовках, переправляемых партизанами и забрасываемых в тыл врага, — всюду нашла себе применение советская сатира.
