Троцкий — сидит в Верном, но, очевидно, у него много сторонников, если его ортодоксальные жалобы на нарушение чистоты ленинского учения приняты во внимание.
Но — увы! Положение не стало легче; вместо одного затруднения — как вместо отрубленной головы дракона — вырастает второе. Эти вырастающие трудности — не прибавят лавров в венок Троцкого, доказывая на практике, что ортодоксальность — всегда губительна; с другой стороны, то обаяние и те надежды, которые успел возбудить своей деятельностью Сталин, создавая, как он сам говорил, «наряду с процессом развития социализма — процесс развития начатков капитализма, дабы у этого второго процесса брать то, что нужно для усиления процесса социалистического», эти обаяния — должны тоже исчезнуть. И налицо должна остаться опять ортодоксальная, начётническая коммунистическая партия, которая пред лицом всего мира доказывает свою главную слабую сторону:
— Неумение без Ленина выходить из трудных положений. На буйный напор зелёных ростков жизни, на требования момента, на явственный отход масс от вождей — она ничего не находит другого, кроме пересмотра старых пыльных партийных заповедей.
А может быть и другое; удар, нанесённый Сталину ловкой рукой Троцкого, — оказался верным; чижей ловят на крупу, а марксистов на ортодоксальность. Упрекнули Сталина в том, что он недостаточно правоверен, и готово:
— Фиат юстициа, переат мундус. Да здравствует буква, долой живую жизнь!..
И кто знает, может быть, сторонники всё не сдающегося Троцкого негласно уже заручились его обещаниями о том, что если ему удастся свергнуть Сталина, то он надаёт и нэпов, и свобод побольше, нежели Сталин…
Лишь только бы получить власть… Если Париж стоит обедни, то тем более — Москва — «капитала».
Гун-Бао. 1928. 4 сентября.ЛЕНИН И ЛЕНИНИЗМ
Итак, историческим фактом является, что Ленин взял общую власть над Россией.
Отметим это совершенно отчётливо; до сих пор это обстоятельство как-то плохо сознаётся в эмиграции.
Выведем отсюда некоторые следствия.
Ясно, что какой-то своей стороной власть Ленина соответствовала самосознанию русского народа, если он пошёл за Лениным.
Несомненно, и сам Ленин тоже подметил какую-то русскую, народную струнку, почему он и достиг успеха. Это качество Ленина — подмечать «струнку», дало, между прочим, тому же Милюкову основание называть Ленина — «реалистом». Ленин с точностью, достойною Макиавелли, ещё в 1915 году отмечал:
— Война возбудит в народе буйственность, и нужно иметь в виду эту буйственность!
Сообразно этому точному пониманию русской массовой психологии, что опять-таки объективно доказано успехом 25 октября 1917 года, Ленин, конечно, может почеться русским вождём; в нём встали времена русских Разина, Булавина и Пугачёва.
Глубоким заблуждением было старой русской власти, что упомянутые движения она считала бунтами; что она проглядела то свойство русского народа, которое привело Россию к Смутному времени, к Тушинскому лагерю.
То, что просмотрела власть, — подхватил Ленин. В самой душе русского народа, конкретного, наличного, этого собрания Иванов, Василиев, Петров, Степанов и т. д. — и заложены были условия возможности Ленина; Ленин русскому народу не чужой, он национален.
Ленин — большая и сильная личность, которая в описанный нами период времени достигла больших, реальных успехов и взлетела на гребне войны, разрухи, недовольства, бесталанности правителей, вызывающей, провокационной нестеснительности высшего слоя, который провоцировал своей отчуждённостью поход народа против буржуев.
Но мы этим только и ограничимся в оценке Ленина; правда, он талантливо попал к власти, он понял тайну руководства массами в смутные времена, он, как-никак, из разраставшейся анархии, при не умевшем регулировать массами эссерском правительстве Керенского сумел создать какое-то подобие власти и избежать анархии.
Но кто может поручиться за то, что Ленин окончательно и досконально вызнал свойства русского народа, что в широком и вольном русском море не оставалось ещё каких-нибудь неуловленных жемчугов?
Была ли у самого Ленина полная объективность? Нет! Он в своей структуре государства набрасывал на русский народ схему марксизма.
— А разве марксизм — не объективность?
— Нет!
Только разве для Бухарина и для других бездарных эпигонов «хвоста Ленина»…
Марксизм — никак не объективность для свободной научной мысли; марксизм — не объективность даже для революционного действия Ленина. Мы уже видели выше, Ленин говорил, что нельзя держаться марксизма, «аки слепой — стены». Что марксизм — даёт только известное направление, а знание того, как достигнуть поставленных задач, — может дать только коллективный опыт народа.
Мы видели, Ленин больше всего понимал и умел оценить объективную обстановку: вся его деятельность была различными степенями объективности. Но вся «Эрфуртская программа» Маркса и Энгельса в коммунизме оказывается воплощённой целиком. И мы можем поставить себе вопрос:
— До каких же пределов простиралась эта ленинская объективность и с какого предела она оказывается поглощённой марксистским, бухаринским начётничеством?
В своей современной исторической актуальности Ленин неразрывно связан с партией: Ленин умер, а ленинизм жив. И если Ленин был подобен стальной игле, легко пронзавшей действительность, то в ленинской партии мы имеем бесконечный хвост нитки, тянувшейся за этой иглой. Конечно, Ленин ответственен за ленинизм, за то, что его именем делается партией. А партия в настоящее время — это те случайные люди, которые оказывались случайно возле Ленина, те, кто перечил ему в его дерзаниях, те, кто искал в субъективных ощущениях «объективной» истины, те, кто искал нелепого, хозяйственным образом построенного эстетического божества, одним словом, «хвост Ленина» — это маленькие жадные и грубые люди, эпигоны большого человека, вертящиеся около него, его именем толкующие авторитетно вкривь и вкось его слова, не обладающие его духом.
Этих своих наследников Ленин протащил к власти, в азарте борьбы не думая совершенно, годятся ли они для этой власти или нет, и маленькие люди — жадно держатся за власть.
Мы видели, как Ленин мгновенно отрёкся от тех меньшевиков, которые упорствовали в канонических формах борьбы; и он отрёкся бы и от тех большевиков, образ действий которых пахнул бы безоглядным буквоедством. Ленин смотрел в корень вещей, не боясь расслаивать первичные «классы», чтобы добиться правильного действия и овладения ими, обостряя специфические интересы этих расслоённых частей; его эпигоны меньше всего думают об обострённых интересах классов, при помощи которых можно бесконечно далеко идти в реальное течение истории, а заботятся о проведении в жизнь своих теорий, прежде всего.
