место в Ваших размышлениях.
МД: О да, абсолютно. Представьте себе мир фовистов или ранних кубистов (взять хотя бы пейзажи Пикассо и Брака 1909–1910 годов): никому тогда и в голову не приходило описывать движение.
КТ: Всё было статичным.
МД: Совершенно статичным. Более того, они даже гордились такой бездвижностью. Они по-прежнему показывали предмет с разных сторон, но там не было движения. Речь скорее шла о четырёхмерной идее восприятия всех граней предмета одновременно. Так что я пошёл своим путём, и первым шагом в направлении «Большого стекла» стала «Мельница для шоколада» [24].
КТ: В которой содержалось движение?
МД: Ну, да, хотя оно и не выражено эксплицитно. Мы знаем, что машина должна крутиться, но попытки выразить движение этой мельницы там нет. Всего я сделал две такие картины, и вторая выполнена в стиле архитектурного чертежа. Барабаны, их форма указаны с помощью параллельных линий – но они обозначают именно форму, а не движение. Там нет намерения изобразить движение, как в «Обнажённой». С движением как таковым я покончил – единственно что в моём распоряжении появились иные способы передать движение: взять хотя бы первый реди-мейд, который я сделал в 1913-м: «Велосипедное колесо». Привинтил колесо от велосипеда на табурет – и готово! (Смеётся.) Но тут надо помнить, что реди-мейдом оно тогда ещё не называлось. Реди-мейдами они все стали через два года, и только потому, что я наткнулся на это слово [25] в 1915 году. Была просто такая идея – пусть оно будет у меня дома, словно огонь в камине. Не для показа, не для чужих взглядов, исключительно для «внутреннего пользования», ну, как точилка для карандашей – у всех ведь она есть дома… Разве что в колесе нет решительно никакой пользы. Оно было полностью антиполезным.
КТ: И Вы продолжили делать реди-мейды после этого?
МД: Да нет, не то чтобы. После «Велосипедного колеса» я задумался над тем, как сделать что-то, не используя для этого краски и холст. Полотно и масляные краски казались мне настолько затасканными за последние девятьсот лет, что я хотел уйти от них как можно дальше, дать себе шанс выразить что-то иное. Тогда появилась идея «Стекла». Я купил кусок листового стекла – у меня уже была готова концепция «Ползуна» [26], ну, и я приобрёл под это дело стекло. Чтобы рисовать на стекле, первое, что пришло мне тогда в голову, – использовать фтороводородную кислоту. Для травления по стеклу. Тогда понадобилось купить и парафин: покрывать им стекло, прорезая отверстия для травления. Провозился я с такой техникой месяца два-три, и ничего, кроме грязи в мастерской, из этой затеи не вышло. Плюс опасность от вдыхания паров: стало ясно, что долго так продолжаться не может. Действительно рискованное было дело. Так что я это забросил. Но стекло осталось. И потом родилась идея: делать контуры, рисунок, при помощи свинцовой проволоки – тонкой такой проволоки, которую можно вытянуть до идеальной прямой. Это был очень податливый материал, одно удовольствие с ним работать. Он не идёт наперекор вашим намерениям. Мне это нравилось. А до того, как появилась идея «Стекла», я использовал стекло как палитру, понимаете, и однажды взглянул на краску с обратной стороны – ну, и подумал, что так можно защитить краски от окисления: предотвратить старение красок, от которого страдают все картины – знаете, как лет через десять они начинают желтеть, и так далее. Так что я придумал такой трюк – такую процедуру, – и в итоге решил сделать картину на стекле, с обратной стороны. Рисовать уже сразу на обороте. А свинцовую проволоку закрепить лаком. Кладёшь её на стекло, придаёшь нужную форму, капля лака – и всё держится на месте. Ну, то есть сорок лет вот уже держится, двух веков я Вам не обещаю! (Смеётся.)
И всё это время я обдумывал название картины. Ещё в Мюнхене я сделал «Невесту» [27]. Такая предельно абстрактная вещь. Никакой невесты там не было, я просто работал в нефигуративном ключе, просто давал элементам ложиться на холст, как им вздумается – абстрактная форма выражения. И из этого полотна я позаимствовал форму, которую хотел использовать в итоговом «Большом стекле». Всё надо было заранее спланировать и зарисовать на бумаге – как чертёж архитектора. Я сначала сделал небольшой рисунок, с детальным измерениями. На стене моей тогдашней мастерской, прямо на штукатурке, набросал потом карандашом финальные очертания, точную форму будущего «Стекла» один к одному. Каждому элементу там отводилось своё место по законам перспективы – традиционной старомодной перспективы. Вся эта работа меня чрезвычайно забавляла, потому что отстояла на сотни миль и от фовистов, и импрессионистов, и кубистов.
(Молчит.)
В конце 1914 года, когда началась война, я уже закончил «Ползуна» и ещё одну модель [28]. У этих этюдов – называйте их как угодно – было своё определённое место, я подготовил измерения, пропорции, чтобы перенести их на «Стекло». И, приехав в Америку в 1915 году, привёз с собой вот эту вещь – «Самцовые матрицы», – а полукруглое стекло [29] брать не стал, оставил у брата на родине. Но его захотели купить Аренсберги [30], и я договорился, чтобы его прислали сюда; я его выменял у брата. И потом, в 1915-м, сразу же приступил к «Большому стеклу». Купил два огромных стеклянных листа, начал с верхней половины, невесты, как минимум год работал над этим. Затем, году в 1916-м или 1917-м, перешёл к нижней части: холостякам.
Дюшан и «Ползун». 1917. Фото Ман Рэя (входит в «Зелёную коробку»)
Материалы «Зелёной коробки»
КТ: А почему это заняло столько времени?
МД: Из-за моей лени. Я не мог работать больше двух часов в день, максимум. Скука была смертная. (Смеётся.) Мне было интересно, но не до такой степени, чтобы прямо рваться его закончить. Мне было совершенно всё равно. Выставлять или продавать «Стекло» я в то время не собирался. Просто работал над ним: из этого и состояла моя жизнь. Брался за него, когда была охота. Я сам так устроен, больше тут винить некого. Видите ли, это довольно муторная работа. Даже сегодня я больше двух часов работать не в состоянии. А каждый день работать – и вовсе не шутка. Не могу объяснить и не стану утверждать, что лучше ничего на свете нет, – но, по крайней мере, в моём случае это так… Знаете, в Стокгольме есть копия «Большого стекла»…
КТ: Да,
