Но вернемся к симферопольским трамваям. Вернее, трамвайчикам. Они были махонькие (сиденья лишь с одной стороны) — иначе было нельзя: старинные улочки, особенно в нашей части города, соединяющей татарскую Ак-Мечеть со знаменитой в те поры Цыганской слободкой (о них — разговор особый), были кривыми и очень узкими, и обычному трамваю там было не проехать. К переднему моторному вагончику присоединялся безмоторный "прицеп", а нередко и два. Вагоновожатыми были исключительно мужчины, а кондукторами — тетеньки с толстыми сумками на шее; они отрывали билетики от разноцветных рулонов, прикрепленных к ремню, на котором висела сумка. Билеты были трех цветов: белые — для взрослых (три копейки), голубые — детские и розовые — для багажа.
Недалеко от нашей улицы было трамвайное конечное кольцо, так называемая "Кантарка" (по названию ближней улицы Кантарной — теперь Чехова; кантарь — это ручные весы). Я теперь удивляюсь, почему родители, так пекущиеся о моем здоровье, охотно отпускали меня одного "покататься на трамвае"; я шел на Кантарку, дожидался трамвайчика, садился в вагон, приникал к стеклу (как правило вымытому-вытертому до хрустальной прозрачности) и катил "в город". Вскоре трамвай сворачивал вправо, на длиннющую, уходящую полого вниз, Кантарную; остановок тогда на ней было мало, вагоновожатый отпускал тормоза, и с нарастающим гудением наш "трамвайный поезд" летел вниз, и дух захватывало от мелькавших за стеклом домов и деревьев, лошадей, впряженных в телеги и экипажи; вагон качался, подпрыгивал, колеса стучали на стыках рельсов, а скорость все нарастала. Водитель похлопывал ногой по другой педали, и под вагоном бряцал колокольчик, извещая идущих по улице людей, что надо дать дорогу разогнавшемуся трамваю; они смешно разбегались в стороны, иногда панически, так как в те поры приезжавший из села люд не имел понятия о правилах уличного движения…
Следующий поворот, тоже направо, был уже в двух с лишним километрах, у базара, где трамвай останавливался. Рельсы на этом повороте были сильно разъезжены: колеса своими выступами-ребордами соскребали прочный металл рельса. Однажды это привело к беде: у трамвая на Кантарной отказали тормоза, и все три вагона разогнавшейся до бешеной скорости сцепки выкатили тут на мостовую, тротуар, перевернулись и ударились о здание магазина. Никто не погиб, но недальняя наша соседка, угодившая в тот злополучный рейс, пришла домой вся в крови (не в своей, а изрядно покалеченных других пассажиров).
…Мой трамвай катит дальше, мимо шикарных магазинов, кафе, ресторанов, кондитерских, продавщиц газировки с батареями разноцветных сиропов в высоких цилиндрических сосудах, мимо угловых чугунных тумб (установленных затем, чтобы извозчики не заезжали на тротуар); на коротких остановках кто-то выходил из вагона, кто-то входил, и было интересно наблюдать за очень различными по внешности и по возрасту людьми. Например, некоторых пешеходов-пассажиров объединяли очень сходные признаки: мужчины среднего возраста, с закрученными вверх усиками, вполне бравые и здоровые, опирались для чего-то на трости — красивые блестящие палки то с загнутым в виде дуги набалдашником, то с какой-нибудь фигурно-изысканной рукоятью. В вагоне, если обладатель трости садился, палка помещалась вертикально между колен, а руки — одна на другой — изящно покоились на набалдашнике так, чтобы были видны золотые перстни, нередко с переливчато-блестящими камешками. У некоторых было не одно кольцо на пальцах, а два или даже три. Степенно выйдя из вагона, мужчина удалялся, ритмично выбрасывая трость вперед, затем проделывал ей в воздухе какое-то сложное, изящно отработанное движение, потом слегка касался ею тротуара, и вновь выбрасывал трость вперед и вверх с тем же "кандебобером" типа замысловатой восьмерки или какой другой фигуры, у каждого своей.
Но вот мой трамвай оставлял обладателя трости далеко позади, и мимо меня опять проплывали-проносились всякие интересные вещи и не менее интересные люди: молодые дамы в странных, на мой взгляд, одеяниях — шляпа типа глубокого горшка, тесно напяленного на голову, шелковое платье, почему-то несимметричное: ткань, сбежавшись в густые складки лишь на одном плече, совсем обнажала другое; юбка с разрезом, тоже почему-то сбоку, а около разреза — три здоровенные блестящие пуговицы, явно не нужные, ибо, если бы их застегнуть, их владелица не смогла бы сделать и шагу.
Дамы постарше были одеты в длинные красивые платья, на головах — широкие кружевные шляпы, а если без шляпы, то непременно с белым или розовым зонтом, тоже с замысловатой кружевной бахромою. Иные из них держали поводок с собачкой, то крохотной, тщедушной, то бело-мохнатой, наподобие цветка хризантемы, но мне эти собачки не нравились — прежде всего потому, что были на цепочках или поводках (выходит, еще тогда, в детстве, я очень ценил свободу не только свою, но и других живых существ), ну еще и оттого, что большей частью даже "по выражению лица" они были какими-то глуповатыми — не то что наши беспородные, но умные Казан и Жулька, которые свободно носились по двору и улице (о них я напишу тебе после).
В конце маршрута, у вокзальной площади, трамвай делал широкую петлю и "ложился" на обратный курс; я не выходил из вагона, но и не брал новый билет, ибо все кондукторши этого маршрута "номер один" меня уже хорошо знали, почему я нередко катался просто "за так".
Теперь мне открывалась другая сторона улиц и площадей, по которым ехал трамвай, одна картина сменяла другую, и все было красочным и удивительным. На тротуарах у больших угловых магазинов стояли люди, над которыми колыхались в воздухе огромные грозди надутых водородом воздушных шаров — красных, зеленых, голубых. На их пузатых блестящих боках ослепительно сияли солнышки — отражения огромного летнего солнца, зависшего где-то над городом в жаркой летней вышине, невидимой из трамвая. Я уже знал, что продавцы этих чудесных шаров полностью делают их дома сами, сами же надувают водородом (цинк плюс соляная кислота) и несут вот сюда, на перекресток улиц, чтобы продавать нашему брату детишкам.
Кроме воздушных шариков они же продавали и надувных "чертиков": дунешь в картонную трубочку, резина на другом ее конце превратится в толстую круглую чертячью головенку с двумя выпуклыми рожками и с нарисованными глазами, носом и ртом; от выходящего из трубки воздуха внутри ее вибрировала бумажка, издавая забавный воплик "би-бип". У этого же продавца-мастера можно было купить нечто вроде разноцветно-серебристого легкого мячика, привязанного к тонкой резинке, которая заканчивалась петелькой. Вставишь в петельку средний палец, кинешь эту штуковину, а резинка возвращает ее назад, где ты уже приготовил ладонь для отхлопывания ее от себя; отлетая на метр, она возвращалась вновь, и так сколько угодно раз…
