с эмблемой, изображавшей череп («адамову голову»)
{12} над скрещенными костями и мечами (.она укреплялась на фуражке и рукаве), «корниловцы» одним своим видом должны были наводить страх на тех, кто подвергся влиянию «анархии» и «разложения». Фактически им отводилась роль преторианцев командующего армией.
Такую же роль при Корнилове играл конный Текинский полк, сформированный главным образом из туркмен. О них в шутку говорили, что на вопрос, какой режим они поддерживают — старый или новый, следовал ответ: «Нам все равно, мы просто режем». Корнилов хорошо говорил по-туркменски и по-персидски, что способствовало росту его популярности среди «всадников»-мусульман, выходцев из среднеазиатских и северокавказских регионов России. Слово «бояра» (Корнилова) было для них законом. Текинцы превратились в его личный конвой. В белых папахах и малиновых халатах, с кинжалами у поясов, они производили внушительное, грозное впечатление.
Корниловщина без Корнилова
Последствия Апрельского кризиса — уход Корнилова с поста командующего Петроградским военным округом и в еще большей степени уход Гучкова и Милюкова из правительства — были ощутимым ударом для правых сил. Правда, политическая карьера Гучкова и Милюкова на этом не кончилась. Пусть не на министерских постах, по они еще долго будут играть важную роль в контрреволюционной борьбе, и мы с ними еще не раз встретимся… Гучков умрет от рака в 1936 г. в эмиграции. Милюков доживет во Франции до второй мировой войны. Будучи глубоким стариком, в 1943 г. призовет к поддержке Советского правительства и Красной Армии… Но вернемся к Корнилову.
Его место в мае 1917 г. занял мало кому известный, фанфаропистый, по блеклый генерал Половцев; однако несравненно худшим для правых сил было то, что Временное правительство теперь пополнилось министрами-социалистами. В глазах реакционных элементов это значительно сдвинуло его «влево», превращало в орган, «подыгрывающий» революции, революционным настроениям масс. Все это вызывало у них глубокое разочарование, но отнюдь не отказ от своих намерений и планов.
Как раз наоборот, апрельские события рассеяли те иллюзии, которые возникли поначалу, иллюзии, во многом вызванные уверениями думских лидеров, что с устранением темных «распутинских» сил и их приходом к власти угроза «революционной анархии» будет остановлена. Теперь становилось яснее, что ставка на Временное правительство как барьер, способный остановить революцию, по-видимому, несостоятельна. Правительство, казалось, еще в большей степени «опутывалось» Советами и другими, по контрреволюционной терминологии, «самочинными», «безответственными» организациями, все больше подпадало под их влияние, открывая дальнейший простор «смуте» и «анархии». Реакция не желала мириться с тем, что Временное правительство вынуждено было маневрировать, искать обходные, «демократические» пути, прибегать к полумерам, компромиссам для «разрядки» революционной ситуации, для постепенного «обволакивания» и «приручения» Советов, а в конечном счете полного их низведения.
Тактика политического маневра была чужда большинству этих людей, особенно в среде военных. Они привыкли рубить сплеча, убежденные в том, что мужик и солдат лучше поймут и примут это. Генерал А. Деникин впоследствии не без удивления вспоминал, как он, еще молодой офицер, пытался командовать ротой и вывести ее в лучшие «либеральными мерами». А дисциплина в роте становилась все хуже. Только тогда, когда бывалый фельдфебель Сцепура, выстроив роту, поднял перед ней свой огромный кулак и пояснил, что это «вам не капитан Деникин», порядок в роте стал быстро налаживаться…
Однако и «рубка сплеча» требовала определенной подготовки. Какая политическая сила могла стать ее центром? Конечно, кадеты, после Февральской революции запившие место фактически самой правой партии. Со многими кадетами и кадетствующими случилось то, что бывает с прекраснодушными мечтателями и краснобаями, охотно болтающими о «невыносимости» старого режима, пока этот режим существует. Но когда наступает драматический момент его краха и развала, а черты нового еще неясны, их охватывают страх и паника. Крушение старого мира рисуется чуть ли не как крушение мира вообще, как апокалипсис. И тогда вчерашние ниспровергатели готовы чуть ли не поклоняться тому, что еще вчера призывали сжечь. Нередко самые махровые реакционеры выходят как раз из бывших либералов. Политически такого рода настроения выливались в неверие в возможность разрешить проблемы демократическим путем, через Учредительное собрание, в поиски путей установления «твердой власти». «Кадетская партия, — писал В. И. Ленин, — есть главная политическая сила буржуазной контрреволюции в России. Эта сила великолепно сплотила вокруг себя всех черносотенцев как на выборах, так (что еще важнее) в аппарате военного и гражданского управления и в кампании газетной лжи, клевет, травли, направляемых сначала против большевиков, т. е. партии революционного пролетариата, потом против Советов» {13}.
И все же ориентация крайне правых сил на кадетскую партию после Февраля во многом являлась вынужденной: им не по душе была «втянутость» кадетов в «беззубую» политику Временного правительства, «заигрывавшего» с Советами. Со своей стороны некоторые кадеты, считавшие свою партию демократической и отрицательно относившиеся к ее медленному, но верному дрейфу в правую сторону, тяготились растущим монархическим грузом. Поэтому правая часть кадетской партии предпочитала не афишировать свою приверженность реакционным элементам и идее «твердой власти». Так, член ЦК кадетской партии В. Оболенский в своих эмигрантских мемуарах писал, что II. Милюков уже после ухода из правительства пришел к заключению, что «революция сошла с рельс» и кадеты должны готовиться к борьбе с ней «не внутри возглавляющей ее власти, а вне ее». По официально речь, как правило, пока шла об укреплении и усилении власти в «законных» рамках Временного правительства. В результате всего этого в крайне правых кругах усиливалась тенденция (не порывая с кадетизмом, используя его) к собственной организации, пусть даже на первых порах прикрытой легальными лозунгами верности Временному правительству. Она нашла выражение в создании трех относительно крупных организаций, деятельность которых к концу лета 1917 г. практически и подготовила корниловский мятеж.
* * *
Одной из них был «Республиканский центр». Его возникновение, вероятнее всего, относится к середине мая 1917 г. Мало кто тогда знал, что в доме № 104 по Невскому проспекту, где помещалось «Общество Бессарабской железной дороги», находилась штаб-квартира этого центра. В его руководящее ядро входили директор Бессарабской железной дороги, путейский инженер Е. Николаевский — глава центра — и его заместители: инженер П. Финисов, А. Богдановский, Л. Рума. Имена для широкой публики в то время малоизвестные, но люди, стоявшие за «Республиканским центром», и не стремились к рекламе, а, напротив, предпочитали действовать без особого шума. В деловых же кругах Николаевского и других хорошо знали, и потому недостатка в средствах у «центра» не было с самого начала: банковские воротилы охотно ссужали ему деньги «на пропаганду».
Вступавших в «Республиканский центр» не спрашивали: «Како веруешь?» Главное, что требовалось, — это желание бороться с революцией, с большевизмом. Поэтому в центр вступали все —
