разоренному.
Ермолову выпал завидный жребий оказать своему отечеству величайшую услугу;
к несчастию, этот высокий подвиг, искаженный историками, почти вовсе не
известен.
В самое то время партизан князь Кудашев, находившийся между Лопаснею и
Вороновом, пошел в преследование неприятельского авангарда, заслонявшего
движение своей армии и двинувшегося уже от берегов Мочи для примкнутия к
хвосту оной.
Всякий военный человек, сведущий в своем деле, увидит ясно, что
неприятельская армия, облепленная, так сказать, отрядами Дорохова,
Сеславина, Фигнера и князя Кудашева, не могла сделать шагу потаенно, хотя
спасение оной зависело от тайного ее движения, мимо левого фланга нашей
армии и от внезапного появления ее в Малоярославце. Чрез сие Наполеон
выпутался бы из сетей, расставленных ему фельдмаршалом при Тарутине, открыл
бы себе беспрепятственный путь к Днепру, по неприкосновенному краю обеими
воюющими армиями; мог бы, соединясь с Эверсом, Жюно и Виктором, возобновить
наступательное действие без малейшей опасности, имея фланги и тыл
свободными. Если спустимся от следствия до причины, то удостоверимся, что
извещением Сеславина решилась участь России; но для сего нужен был
решительный Ермолов, взявший на себя ответственность при своевольном
обращении корпуса Дохтурова к Малоярославцу, и прозорливый
главнокомандующий, проникший всю важность Малоярославского пункта и
немедленно поднявшийся и прибывший туда со всею армиею восемь часов после
Дохтурова[36].
Ничего не ведая о происшествиях в окрестностях Боровска и Малоярославца, мы
9-го вечером, перехватя еще одного курьера недалеко от Федоровского, отошли
в Спасское. Подойдя к селу, разъездные привели несколько неприятельских
солдат, грабивших в окружных селениях. Так как число их было невелико, то я
велел сдать их старосте села Спасского для отведения в Юхнов. В то время
как проводили их мимо меня, один из пленных показался Бекетову, что имеет
черты лица русского, а не француза. Мы остановили его и спросили, какой он
нации? Он пал на колени и признался, что он бывший Фанагорийского
гренадерского полка гренадер и что уже три года служит во французской
службе унтер-офицером. "Как! - мы все с ужасом возразили ему. - Ты -
русский и проливаешь кровь своих братьев!" - "Виноват! - было ответом его.
- Умилосердитесь, помилуйте!" Я послал несколько гусаров собрать всех
жителей, старых и молодых, баб и детей, из окружных деревень и свести к
Спасскому. Когда все собрались, я рассказал как всей партии моей, так и
крестьянам о поступке сего изменника, потом спросил их: находят ли они
виновным его? Все единогласно сказали, что он виноват. Тогда я спросил их:
какое наказание они определяют ему? Несколько человек сказали - засечь до
смерти, человек десять - повесить, некоторые - расстрелять, словом, все
определили смертную казнь. Я велел подвинуться с ружьями и завязать глаза
преступнику. Он успел сказать: "Господи! прости мое согрешение!" Гусары
выстрелили, и злодей пал мертвым.
Еще странный случай. Спустя несколько часов после казни преступника
крестьяне окружных сел привели ко мне шесть французских бродяг. Это меня
удивило, ибо до того времени они не приводили ко мне ни одного пленного,
разведываясь с ними по-свойски и сами собою. Несчастные сии, скрученные
веревками и завлеченные в ров, не избегли бы такого же роду смерти, как
предшественники их, если бы топот лошадей и многолюдный разговор на русском
языке не известили крестьян о приходе моей партии. Убийство было уже
бесполезным; они решились представить узников своих на мою волю. Дело тем
кончилось, что велел их включить в число пленных, находившихся при моей
партии, и отослать всех в Юхнов, откуда они отправлены были в дальние
губернии и, вероятно, погибли или на пути, или на месте с тысячами своих
товарищей, которые сделались жертвою лихоимства приставов и равнодушия
гражданских начальств к страждущему человечеству.
Но сколь провидение чудесно в определениях своих! Между ними находился
барабанщик молодой гвардии, именем Викентий Бод (Vincent Bode),
пятнадцатилетний юноша, оторванный от объятий родительских и, как ранний
цвет, перевезенный за три тысячи верст под русское лезвие на русские
морозы! При виде его сердце мое облилось кровью; я вспомнил и дом
родительский, и отца моего, когда он меня, почти таких же лет, поручал
судьбе военной! Как предать несчастного случайностям голодного, холодного и
бесприютного странствования, имея средства к его спасению? Я его оставил
при себе, велел надеть на него казачий чекмень и фуражку, чтобы избавить
его от непредвидимого тычка штыком или дротиком, и, таким образом, сквозь
успехи и неудачи, через горы и долы, из края в край, довез его до Парижа
здоровым, веселым, и почти возмужалым передал его из рук в руки
престарелому отцу его. Что же вышло? Спустя два дня после этого являются ко
мне отец с сыном и просят об аттестате. "С радостью, - отвечал я им. - Вот
тебе, Викентий, аттестат в добром твоем поведении". - "Нет, - сказал отец,
- вы мне спасли сына, довершите же ваше благодеяние, - дайте ему аттестат в
том, что он находился при вас и поражал неприятеля". - "Но неприятели были
ваши соотечественники?" - "Нужды нет", - возразил старик. "Как нужды нет?
Ты чрез то погубишь сына, его расстреляют, и дельно..." - "Нынче другие
времена, - отвечал он, - по этому аттестату он загладит невольное служение
свое хищнику престола и получит награждение за ратоборствование против
людей, за него сражавшихся, следовательно, служивших против законного
своего монарха". - "Если это так, господин Бод, жалка мне ваша Франция! Вот
тебе аттестат, какого ты требуешь". И подлинно, я в оном налгал не хуже
правителя канцелярии какого-либо главнокомандующего, сочиняющего реляцию о
победе, в коей он не участвовал. Старик был прав: чрез неделю он снова
пришел ко мне с сыном благодарить за новое мое благодеяние. Викентий имел
уже в петлице орден Лилии!!!
Десятого и 11-го мы продолжали ходить на правой стороне Вязьмы, между
Федоровским и Теплухой. Под вечер разъездные дали знать, что открыли
большой транспорт с прикрытием, идущий от Гжати. Мы немедленно двинулись к
