Для цветных это тоже был способ изменить социальный статус. Однако в отличие от официального брака, такие взаимоотношения оставляли белому гражданскому супругу больше возможностей: он был вправе в любой момент бросить «жену» или не давал вольную, чтобы пользоваться ее бесплатным трудом, либо же освобождал только некоторых детей – на выбор. Именно так произошло в случае с Антуаном и его любимым сыном.
Положения Черного кодекса о браке, так же как и его детально прописанные законы об обращении с рабами, не имели безусловной силы. Высшим законом на любой плантации Сан-Доминго была воля ее хозяина, и с учетом общего характера взаимоотношений между владельцем и рабыней всякий секс между ними оказывался разновидностью изнасилования. Но хозяева все чаще освобождали своих любовниц-рабынь и детей-полукровок, причем делали это неофициально, не оформляя вольную в законном порядке и создавая тем самым группу людей «libre de fait» (в буквальном переводе: «свободных фактически» или на деле). Бессердечный плантатор мог признать часть своих детей-полукровок – тех, что побелее кожей, – а остальных оставить в рабстве, хотя подобные действия часто приводили к проблемам с законом. Он легко мог воспитывать ребенка как своего, продолжая владеть его матерью до самой ее смерти, ведь, чтобы дать женщине свободу, плантатор должен был выплатить немалую пошлину за оформление вольной[154].
Вопреки утверждениям внука Антуана – Александра Дюма, нет никаких доказательств, что Антуан и Мари-Сессетта официально поженились. Вероятность того, что Антуан Островной, человек, который делал все возможное, чтобы остаться незамеченным властями, обратит на себя их внимание, оформив законный брак с бывшей рабыней, кажется крайне малой. Нет ни единой записи о таком браке[155], и, в отличие от других бумаг, связанных с этой историей, подобный документ, существуй он на самом деле, наверняка получил бы известность: писатель Дюма вложил огромные деньги в поиск официальных сведений, подтверждающих его законнорожденность.
* * *
Знакомство Тома-Александра с миром, с его вопиющей несправедливостью и прогрессом, в первые двенадцать лет жизни мальчика происходило на улицах неофициальной мулатской столицы западного мира – порта Джереми[156].
Старше мальчика менее чем на десять лет, Джереми был беспорядочным, незавершенным поселением – с тавернами и бильярдными, но без отдельной церкви или настоящего правительственного здания. Колониальный управляющий, прокурор и морской суд располагались в частном жилом доме. Католический приход также снимал частный дом для богослужений, а пастор делил свое здание с королевским пороховым погребом.
Дуэли были важной частью в мужском миропорядке того времени, однако Тома-Александр, вероятнее всего, впервые соприкоснулся с насилием во время всеобщих потасовок, которые ежедневно выплескивались на улицы из многочисленных бильярдных, питейных заведений и «огороженных домов» – борделей. Проституция, петушиные бои, алкоголь и опиаты – всего этого вокруг хватало с избытком, и никакая городская администрация не могла или не осмеливалась ограничить эти сферы. В городе не было чистой питьевой воды (настоящий подарок для держателей таверн), а воспользоваться любым из окрестных колодцев значило, как замечал великий хронист островной жизни Моро де Сен-Мери, совершить «мужественный акт»[157]. В 1760-х годах власти пообещали построить в верхнем городе общественный фонтан, но даже примерно тридцать лет спустя трубы для него все еще находились в пути из Порт-о-Пренса.
Джереми хотя бы не нужно было бояться вражеской атаки. Город занимал исключительно удобную позицию для обороны[158], оседлав холм над естественным полукружием бухты. Такое расположение делало штурм со стороны суши почти невозможным, а противнику, попытавшемуся напасть на город с моря, пришлось бы преодолевать очень крутой подъем.
С высоты городского вала мальчик мог видеть, как море меняет цвет, как волны цвета серый металлик постепенно становятся сине-зелеными, а шхуны с грузом кофе уходят за горизонт. Или он мог без дела слоняться по la haute ville, верхнему городу. С трех его сторон росли вязы, а четвертая сторона, выходящая на море, использовалась как рынок, где торговцы и мелкие фермеры, включая рабов, могли установить ларьки для своих товаров. По улицам города сновали повозки с впряженными в них мулами, ослами и козами. В сухую погоду над немощеными улицами клубилась пыль, а во время сезона дождей по ним текли реки грязи. Джентльмены спрыгивали с лошадей и на руках выносили разодетых дам из экипажей, тогда как рабы брели по улице по колено в грязи. La basse ville, или нижний город, представлял собой одну длинную улицу с маленькими лавками, в которых свободные цветные работали бок о бок с белыми. Это были кожевники, винокуры, гончары, шорники, колесные мастера, краснодеревщики и кузнецы. Среди товарных складов на улице также располагались «загоны для рабов»[159].
Джереми, как одному из наименее экономически развитых приходов колонии, некуда было двигаться, кроме как вперед, и со времени появления на свет Тома-Александра район это и делал. К началу 1780-х годов экономика здесь развивалась быстрее, чем в любой другой части Сан-Доминго, обгоняя даже богатые сахаром равнины севера. Причина заключалась в росте мировых цен на кофе (что позволило бы Антуану получить даже большие прибыли, если бы он обладал хотя бы толикой предпринимательского чутья). Суда в гавани выстраивались в очередь, чтобы взять все более ценящийся на европейских рынках груз. Цены на сахар как раз падали, в отличие от цен на кофе, так что ряды плантаторов из гористой местности пополнялись честолюбивыми новичками как из Франции, так и из Сан-Доминго.
Мало того что Антуан оказался не в состоянии воспользоваться кофейным бумом, ему наверняка пришлось не по душе увеличение числа полицейских: королевская конная полиция организовала в районе новый гарнизон со штаб-квартирой в Джереми – по официальной версии, чтобы бороться с маронами и буканьерами, но также, очевидно, чтобы установить власть правительства на этой дикой и слабо населенной окраине. На юного Тома-Александра наверняка произвел впечатление следующий факт, связанный с новыми вооруженными всадниками в причудливой белой форме, расшитой золотой парчой и геральдическими лилиями: лица этих мужчин были столь же или даже более черны, чем его собственное.
Конной полицией Джереми командовал старший офицер – белый, но его заместителем был мулат. А сам отряд состоял из четырех вольных черных лучников, как называли полицейских. Теперь, когда место луков со стрелами заняли мушкеты и ружья, этим людям было доверено ходить среди белых с любым оружием в руках, поддерживать порядок и представлять государство[160]. Однако еще более важной для сына рабыни и аристократа была увеличивающая роль Джереми как культурной мекки мулатов. Стараясь как можно сильнее дистанцироваться от порабощенных негров и бедных белых, свободные цветные люди научились танцевать, ездить верхом и фехтовать, как белые колонисты, которых они часто превосходили в утонченности и снобизме. Кофейный город переживал расцвет, и модницы из числа femmes de couleur и filles de couleur копировали парижские образцы (пусть даже господствующие тренды этой mode прибывали с опозданием в несколько месяцев) и меняли платья по многу раз за один вечер. Устраивая ночные приемы, их хозяйки отчаянно пытались превзойти друг друга в полете фантазии и величине расходов. Изысканная мулатка перемещалась с одного бала на другой, и для каждого выхода ей требовался новый стиль. «На первый бал, – сообщал Моро де Сен-Мери, – вас пустят, только если вы[161] облачены в тафту; на второй – только если одеты в муслин; на третий – только если на вас льняное платье».
