То, что министры полностью осознавали, какую важную роль принц Уэльский может сыграть в этом кризисе, подтверждается принятым тогда решением: принца, в качестве личного посланника короля, отправили в поездку по Империи. Это был первый шаг лондонского правительства, предпринятый после войны, и цель его — консолидация Империи — должна была быть достигнута с помощью популярности личности принца, которого в этой миссии не мог бы заменить никто другой. Австралийцы в составе британских войск в свое время встречали принца в Каире, зеландцы во Фландрии, канадцы во Франции, и всем он нравился. Эдуард пожил всего несколько месяцев в своем новом доме, когда его призвали оказать услугу высокой политике и отправили в трехгодичное турне, в течение которого он лишь ненадолго время от времени возвращался домой в своеобразный отпуск.
Когда в августе 1919 года принц сошел в Канаде с борта судна «Реноун», публика сочла, что ему лет семнадцать.
Во время морского путешествия принцу позволено было развлекаться.
«Принц и его штаб обедали в кают-компании, — фиксирует вахтенный журнал, — потом состоялся полуимпровизированный праздник, который затеял Его королевское высочество. В конце вечера костюм принца выглядел довольно небрежно: сомнительной чистоты засученные рукава рубашки, а на шее нечто, отдаленно напоминавшее воротничок».
Но теперь, ступив на сушу, необходимо было за два месяца проехать десять тысяч миль, посетить пятьдесят городов, вытерпеть сотни приемов и произнести бесчисленное количество речей; необходимо было также нравиться как французам, так и англичанам, улыбаться мэрам, профессорам, фермерам, индейцам, вечером присутствовать на банкетах, где полагалось быть при всех наградах, а утром, надев галифе, вскакивать на американского полудикого мустанга и хотя бы несколько минут удерживаться в седле. А еще — постоянно находиться на глазах у тысяч людей, и при этом все всегда ждали от него важных или хотя бы приятных речей. И так день за днем — с короткой передышкой на ночь — вечно в движении, без возможности уединиться хотя бы на час, под слепящими вспышками магния и прицелом множества камер. Природная сдержанность принца заставляла его желать совсем иного образа жизни, но молодому человеку все это было вменено в обязанность по «соображениям государственной пользы».
Жизнь в Нью-Йорке должна была ему показаться более веселой и беззаботной, но зато бесконечно более бурной. С 1860 года сюда не приезжал ни один принц Уэльский, и, по городскому обычаю, по приезде его засыпали конфетти, чего Эдуард терпеть не мог. Американцы смеялись, принц улыбался: так они праздновали свое вчерашнее братство по оружию. В Белом доме принц встретился с президентом Вильсоном[19], являвшимся поборником идеи, какую и сам принц считал единственно возможной. Президент был болен и находился в постели, — в таких обстоятельствах проходило знакомство Эдуарда с этим человеком.
В одном из выступлений принц сказал: «Будем надеяться, что наступят дни, когда на случай конфликта общество обезопасит себя гарантиями в лице некой силы, которая может сказать: „Move on!“[20], как это делает на улице лондонский полицейский, видя двух ссорящихся мужчин».
Ежедневные донесения держали Лондон в курсе дел, и растущие успехи принца на международном поприще не являлись секретом для государственных мужей. Однако все были немного удивлены, когда по возвращении в Англию в декабре 1919 года принц на встрече с правящей элитой произнес в Мэншн-Хаусе свою первую весьма значительно речь. В тот вечер все с интересом ожидали речи американского посла Пейджа, знаменитого оратора, который должен был выступать последним. Ллойд Джордж в типично английской манере приветствовал принца несколькими слегка ироничными словами. Принц встал для ответного слова, и шесть тысяч слушателей подумали, что он произнесет несколько фраз, как уже не раз бывало в подобных случаях, а потом наступит черед Пейджа, который, собственно, и являлся гвоздем программы.
Каково же было удивление собравшихся, когда они услышали, как принц для начала отплатил Ллойд Джорджу той же монетой, а затем продолжил:
«Я вернулся с гораздо более ясным представлением о том, что такое Британская империя. Я не настолько глуп, чтобы полагать, что великолепному приему, оказанному мне в Канаде, равно как и сегодняшнему, я обязан лишь данью уважения лично к моей персоне. Я понимаю, что прием этот оказывается сыну и наследнику короля».
Потом, отложив уже в сторону листки со своими заметками, принц в течение получаса продолжал свободно говорить и в заключение заметил:
«После подписания перемирия прошел год, но во многих частях света миллионы людей по-прежнему истерзаны неразрешимыми проблемами, измучены нищетой и почти сломлены отчаянием… В чем сегодня состоит наш долг? Он состоит в том, чтобы показать миру, что мы способны работать над решением социальных, экономических и промышленных задач в духе честности и сочувствия, всем сердцем стремясь к нашей цели. Эта цель — более человечные условия жизни, гарантия того, что каждый мужчина, каждая женщина этой страны смогут пользоваться справедливыми плодами своего труда, а каждый ребенок, рожденный в этой стране, сможет добиться успеха».
Эта столь своевременная речь принца, нашедшего в 1919 году слова, которые мог бы повторить даже президент Рузвельт[21] спустя двадцать лет, произвела сильное впечатление; речь, блестящая по форме и глубокая по содержащейся в ней социальной критике так сильно всех поразила, что американец, бывший несколько минут назад в центре внимания всех присутствующих, встал, демонстративно сунул свои записи в карман и, давая понять, что ему трудно соперничать с предыдущим оратором, ограничился словами:
— Your Royal Highness, Ladies and Gentlemen![22] Я предлагаю тост за здоровье лорд-мэра Лондона.
В Империи появился новый оратор, говорили на следующее утро. Правительство, которое под руководством Бальфура в тот момент заново отстраивало фасад Империи, сообразило, что самым эффективным будет поскорее отправить Эдуарда для представительства в другую страну. В самом деле, на что мог бы рассчитывать чопорный посланник Англии, классический дипломат, исполненный карьерного высокомерия? Вряд ли ему стоило надеяться произвести благоприятное впечатление на население в доминионах, в частности на женщин. Дипломат явно проигрывал рядом со стройным и красивым молодым человеком, с несколько вымученной улыбкой, чья сдержанность, от которой он так никогда и не смог избавиться, только усиливала симпатию к нему и придавала его облику романтизма. Итак, в путь, в Австралию, где состояние умов вызывало опасения! Если коммивояжер продал за месяц сотню автомобилей, тогда как его более опытные коллеги с трудом сбыли всего-навсего по тридцать, разве предприятие сразу же но возвращении не пошлет его в следующую командировку, при этом увеличив ему жалованье?
