Он стремился улучшить механизм сборов, сократить издержки на содержание администрации, предлагал однообразный способ взимания для всей Франции. В Клермонтуа ему удалось избавить евреев от унизительного налога «droit de pied fourchu» [2], бравшегося только с евреев и свиней. Еврейская община в Меце отправила к нему депутацию выразить свою благодарность и поднести опресноки в знак братства.
Незадолго до революции Лавуазье сделался предметом ожесточенных нападок за один из своих проектов, касавшихся откупной системы. В то время каждый товар, ввозимый в Париж, должен был оплачиваться пошлиной, но, разумеется, масса их провозилась контрабандой. Лавуазье пришла в голову несчастная мысль: обнести Париж заставой. Исполнение этого проекта было поручено некоему Леду, который воздвиг целые укрепления, стоившие более тридцати миллионов ливров. Это случилось в 1787 году – во время, самое неподходящее для подобных предприятий, беспокойное, лихорадочное, канун революции. Формула «тащить и не пущать» решительно выходила из моды, и все, что напоминало эту формулу, возбуждало ненависть. Стена, воздвигнутая Леду, вызвала целую бурю. Уверяли, что тайная цель ее – удержать парижан в повиновении в случае восстания; в салонах ходили стихи:
Pour augmenter son numéraire,
Et raccoursir notre horizon,
La Ferme a jugé nécessaire
De nous mettre tous en prison
(Чтобы увеличить свои доходы
И стеснить наш кругозор,
Откуп счел необходимым
Засадить нас всех в тюрьму), —
и каламбуры вроде: «Le mur murant Paris fait Paris murmurant» [3]. В памфлете по поводу этого события досталось и Лавуазье: «Всем известно, что г-н Лавуазье, член Академии наук – тот благородный патриот, которому мы обязаны остроумной и благотворной выдумкой засадить в тюрьму столицу Франции. По смерти этого академика его собрат, которому будет поручено произнести похвальное слово о покойном, догадается любезно вычеркнуть этот подвиг из его истории. Откуп может воздвигнуть ему статую на стенах, которые он изобрел, но академия должна краснеть за такого собрата. Говорят, что один из маршалов Франции, герцог N, когда у него спросили его мнение насчет этой стены, сказал: „По-моему, автора этого изобретения следовало бы повесить“. К счастью для г-на Лавуазье, это мнение еще не приведено в исполнение».
В общем итоге мы можем сказать о деятельности Лавуазье следующее. Там, где дело касалось вопросов науки и техники, он сделал много: напомним его агрономические опыты, массу докладов в академии, усовершенствования в добыче и фабрикации селитры и пороха. Но там, где дело шло об улучшении государственного порядка, его деятельность большею частью не заходила дальше благих намерений и кое-каких мелких улучшений. Итак, она имеет главным образом исторический интерес. Как мы уже сказали, это было целое направление, целая партия. Но упорство защитников старого порядка возвышалось перед ними непреодолимой стеной; они пытались процарапать эту стену; оказалось, что ее можно только разрушить, что и сделала революция.
Глава V. Деятельность Лавуазье в эпоху революции
Отношение Лавуазье к революции. – Выборы в Блуа. – Первый период революции. – Нападки Марата. – Затруднительное положение Лавуазье. – Письмо к королю. – Деятельность в Комиссии мер и весов. – Гонение на академиков. – Заступничество Лавуазье. – Работы в Совещательной комиссии. – Уничтожение академии.
С наступлением революции положение Лавуазье сделалось затруднительным. Он хотел реформ и боялся резни, но чувствовал, что без нее не обойдется. Он слишком хорошо понимал непригодность старой системы, чтобы пристать к партии, тормозившей ход революции, и слишком ясно видел, какой бойней угрожает водворение нового порядка, чтобы увлекаться мечтами о скором наступлении всеобщего братства. Какой-нибудь Лафайет мог гарцевать перед национальной гвардией в уверенности, что он своими слабыми ручонками повернет и направит поток революции; но для этого нужна была наивность Лафайета. Лавуазье видел, что здесь выступает на сцену стихийная сила, злоба, накопившаяся веками, которую нельзя ни удержать, ни направить. Опасения он высказывал уже в 1789 году, в трактате о дыхании, представленном Академии наук. В то время политика так занимала всех, что даже специальные ученые трактаты без нее не обходились. Установив факт соотношения между усиленным дыханием и мускульной работой, Лавуазье распространяется о грустном положении бедняка, которому приходится много работать и мало есть, хотя при усиленном горении требовалось бы и больше топлива. «Благословим же философию и человечность, соединившиеся, чтобы выработать мудрые учреждения, которые поведут к уравнению состояний, к увеличению платы за труд, к обеспечению за ним справедливого вознаграждения и улучшению положения всех классов общества, в особенности нуждающихся. А главное, пожелаем, чтобы энтузиазм и увлечение, которые так легко овладевают людьми в многочисленных собраниях; страсти, которые так часто заставляют толпу действовать против собственных интересов, увлекая в общем вихре даже мудрецов и философов, – не погубили дела, предпринятого с такими благими намерениями, и не разрушили надежду родины».
Подобная двойственность, подобные колебания обыкновенно возбуждают в нас мысль о слабости, нерешительности. Но вникнем поглубже в деятельность Лавуазье: мы будем поражены его мужеством, его величием. Многие из его товарищей по академии, предвидя кровавую расправу, бежали из Франции; иные, как Фуркруа, примкнули к якобинцам, заседали на скамьях Горы в Конвенте, а впоследствии сами проклинали неистовство крайней партии. Наконец, третьи притихли, попрятались, надеясь остаться незамеченными в общем хаосе. Ничего подобного мы не замечаем у Лавуазье. Он смело выступает на защиту учреждений, которым сочувствует, например, академии, хотя уже это одно могло навлечь на него обвинение в «заговоре против республики». Никакие соображения личного характера не заставили его примкнуть к партии Робеспьера, которой он не сочувствовал. Он спокойно продолжает свою деятельность, оставаясь по-прежнему сторонником реформ и противником насилия. Его двойственность была результатом его проницательности, но мы не замечаем в его поступках трусости, слабости, нерешительности.
Первый период революции, период реформ по преимуществу, прошел сравнительно спокойно. Лавуазье участвовал в выборах депутатов в законодательное собрание в Блуа, в качестве одного из представителей местной аристократии, и составил «тетрадь» (cahier) этого сословия: в ней аристократия отказывалась от своих привилегий; требовала уравнения налогов, которые должны взиматься со всех лиц и владений соответственно их доходу и назначаться только со свободного согласия нации. Требовали также свободы печати, неприкосновенности личности, уничтожения полицейского произвола, цехов и корпораций, которые «не позволяют гражданам пользоваться их способностями», и т. д. Словом, «тетрадь» была составлена в самом широком реформаторском духе.
