«Честный человек и гражданин не должен принимать важного места, раз не надеется исполнить во всем объеме связанные с ним обязанности.
Я не якобинец, не фельян. Я не принадлежу ни к какому обществу, ни к какому клубу. Привыкнув все взвешивать на весах моей совести и разума, я никогда не соглашусь поступить противно своим убеждениям в угоду какой бы то ни было партии. Я клялся в верности конституции, которую Вы приняли; властям, установленным по воле народа; Вам, Ваше Величество, конституционному королю Франции, Вам, чьи несчастья и добродетели так мало оценены. Что может сделать конституционный министр, раз он убедился, что законодательный корпус вышел из пределов власти, отведенной ему конституцией? Неспособный поступиться своими принципами, своею совестью, он тщетно будет взывать к авторитету закона, с которым все французы связаны самой торжественной клятвой. Он будет советовать сопротивление – теми мерами, которые конституция предоставляет Вашему Величеству, – но это сочтут за преступление, и сама непреклонность его характера явится источником новых бедствий».
Съездив в последний раз в свое имение, он вернулся в Париж и оставался в нем до ареста. Занятия его распределялись между Комиссией мер и весов, Совещательным бюро (Bureau de consultation) и академией.
Академия уже давно проектировала выработку общей единицы меры и веса, но только всеобъединяющая революция осуществила этот проект. В 1790 году Национальное собрание поручило академии выработать систему мер и весов на определенных и простых основаниях, которые могли бы быть приняты всеми нациями. Сначала хотели организовать международную комиссию, но, не встретив поддержки со стороны других государств, решили действовать сами по себе.
Лавуазье был назначен секретарем и казначеем Комиссии мер и весов, в трудах которой принимали участие лучшие ученые того времени: Лаплас, Борда, Лагранж, Куломб и другие. Зимою 1792 года Лавуазье и Гаюи определили плотность воды и выработали единицу веса; в 1793 году изучали сравнительное расширение меди и платины для устройства образцового метра.
Деятельность комиссии встретила некоторую помеху в гонении на академиков. Революционное правительство, уничтожая все учреждения, завещанные старым порядком, давно уже косилось на Академию наук. Деньги, назначенные для нее, выплачивались очень туго, и Лавуазье, избранному в 1791 году казначеем академии, приходилось немало хлопотать, выручая из беды своих коллег, большинство которых жило только жалованьем. Нередко он помогал им из собственных средств.
В 1792 году Фуркруа, желая доказать свое революционное рвение, предложил академии исключить из своей среды членов, эмигрировавших за границу и считавшихся врагами отечества. Предложение это возбудило большое волнение. Многие из академиков высказались против него, говоря, что их дело заниматься наукой, а не политикой. Наконец, геометр Кузен нашел формулу, удовлетворившую всех: предоставить министерству удаление тех членов, которых оно считает врагами революции, тогда как академия «будет по обыкновению предаваться более интеллектуальным занятиям».
Около года дело тянулось кое-как. Нападки на академию усиливались. Бедные академики делали все, чтобы избежать гибели: среди прочего велели вынести ковры из залы заседаний, потому что «ковры представляют атрибуты, которые не могут быть терпимы при республиканском режиме». Но даже и этот акт гражданской доблести не был оценен суровыми вожаками революции: в августе 1793 года декретом Конвента академия была уничтожена.
Тщетно Лавуазье обращался в Комитет народного просвещения, указывая, какие убытки принесут рассеянье академиков, прекращение начатых работ, таких как «Сравнительная анатомия» Вик д’Азира, минералогическая карта Демаре и другие; тщетно взывал он к чувству справедливости, напоминая о положении академиков, оставшихся без всяких средств к существованию. «Только надеясь на честность общества, избрали они эту карьеру, почетную, но малодоходную. Многие из них – восьмидесятилетние беспомощные старцы; многие потеряли здоровье и силы в путешествиях и трудах, предпринятых за свой счет для пользы государства; французская честность не позволяет нации обмануть их надежду; они имеют право, по меньшей мере, на пенсию, выдаваемую каждому чиновнику».
Но его не слушали. Титул академика сделался подозрительным; Добантон, знаменитый анатом, должен был принять звание «пастуха» (он занимался среди прочего вопросами об овцеводстве); многие укрылись в провинции под вымышленными именами; многие очутились в самом отчаянном положении.
Меры и вес были переданы в новую комиссию, в состав которой вошли, впрочем, некоторые из бывших академиков, в том числе и Лавуазье. Кроме того, он занимался в Совещательном бюро, которое должно было указывать правительству полезные изобретения и открытия, достойные награды; составил много докладов по различным техническим вопросам и замечательный проект организации народного образования на новых началах. Подробное рассмотрение этого проекта было бы неуместно в нашей книжке; заметим только, что он уже тогда стоял за принципы, лишь недавно осуществленные французским правительством. Реальный характер образования – ознакомление гражданина с его правами и обязанностями, с элементами наук, управляющих нашим обществом, – вот общий характер его системы. Но пройдет много времени, пока эти принципы осуществятся повсеместно. Мы слишком трусливы, мы пичкаем наших детей сказками, над которыми сами смеемся, и не решаемся сообщить им то, что считаем истиной.
Пока Лавуазье работал над этими вопросами, над его головой собирались тучи.
«Итак, правда, что честное служение обществу, важные услуги родине, карьера, употребленная на пользу и преуспеяние человеческих искусств и знаний, не могут избавить от зловещего конца, от смерти, постигающей преступников!»
Лавуазье
Уничтожение откупа. – Отзывы революционной печати об этом событии. – Нападки на откуп. – Арест откупщиков. – Письмо Лавуазье к жене. – Обвинения против откупа. – Доклад Дюпена. – Предание суду откупщиков. – Слова и последнее письмо Лавуазье. – Суд революционного трибунала. – Приговор и казнь. – Г-жа Лавуазье. – Падение террористов. – Заключение.
Генеральный откуп был уничтожен в 1791 году декретом Национального собрания.
О впечатлении, произведенном этим событием в революционных кружках, можно судить по следующему отзыву «Père Duchêsne»:
«Хотелось бы мне присутствовать в отеле откупа, посмотреть на жирные морды финансистов за зеленым столом, когда они узнали о декрете Национального собрания. Конечно, эти… последуют примеру аристократии и утянут за границу награбленное у нас добро. Предлагаю гражданам всех секций соединиться, потребовать у них отчета, вырвать у них из глотки все, что они нажили воровством и разбоем».
