Первым ректором Института востоковедения стал А.Е. Снесарев. Он же возглавил среднеазиатскую кафедру, читал лекции слушателям разноуровневой подготовленности, напрочь отметая упрощённый или экзотический подход к изучению восточных стран. Многие стремились стать его слушателями. Академик-восточник А.А. Губер вспоминает, что именно из-за Снесарева он избрал среднеазиатскую специальность, а общаться с выдающимся учёным и военачальником каждый почитал за честь. Преподаватель во всём был эрудирован, значителен, интересен: «Глубокое знание страны и её народов, истории и международных противоречий, связанных с Афганистаном, особенно англо-русского соперничества, А.Е. Снесарев доносил до аудитории в увлекательном и блестящем изложении. Он никогда не “читал” лекций. Непринуждённо, но очень запоминающе излагал он материал… В его лекциях попутно и всегда к месту были рассыпаны также замечания, касающиеся обычаев, правил приличия, принятых у разных народов Средней Азии. Пренебрежение ими, как всегда подчёркивал Андрей Евгеньевич, могло легко испортить намечавшийся контакт исследователя… К нему можно было обратиться с любым вопросом. Он охотно шутил, интересовался нашей жизнью, бытом. В ожидании звонка с галантным и остроумным Снесаревым любили поговорить по-английски, французски или немецки наши преподавательницы западных языков. Андрей Евгеньевич свободно владел иностранными языками и говорил на них так же остроумно, как и на русском».
Ещё академик Губер находит необходимым сказать, что в снесаревском курсе явственно и убедительно прослеживался патриотический подход к событиям, сочувствие угнетённым, что органично запало в сердца благодарных учеников.
А к военной власти спешил Тухачевский. Провалив Западный поход на Польшу, он реабилитировал себя перед большевистской верхушкой борьбой с народом: подавил восстание тамбовских крестьян и Кронштадтский мятеж.
На все крестьянские восстания даже энергичного Тухачевского не могло хватить, скажем, неожиданно сильно в ту же пору заполыхало восстание на родине Снесарева — в Старой Калитве, широко по губернии разбросав языки пламени. И по зачину, из-за неуёмной жадности и жестокости продразвёрстки, и по характеру, и территориально Калитвянское, иначе Колесниковское, названное так по фамилии его предводителя Ивана Колесникова, восстание смыкалось с восстанием Тамбовским — Антоновским. Снесарев не знал тогда, как в его родной слободе после третьего нацела изымщиков хлеба начинался мятеж: с молением в церкви, под горящими свечами и звонящими колоколами, пред ликом Спасителя и Богородицы. Разумеется, ни свечи, ни лики, ни тревожные колокола не остановили бы блистательного Тухачевского, доведись ему оказаться здесь, он так же, как и против тамбовских крестьян, применил бы и газ, и карательные красные цепи. Но Снесарева, вместе с крестьянами-солдатами испытавшего газовые атаки со стороны австрийцев и венгров, вместе с крестьянами-солдатами провоевавшего три года, немыслимо было бы представить в роли грабителя крестьян, холодного усмирителя их за не отданный до последнего зерна ими же выращенный хлеб. Так что своеобразную антитезу Снесарев — Тухачевский определяет корневой, нравственный аспект куда больше, нежели военный. У одного — глубинное чувство народной беды, у другого — жажда любой победы.
Разбитый командующий Западным фронтом видел в Академии Генштаба плацдарм своих военных идей и концепций, подготовки своих соратников. Снесарев — ещё начальник Академии, но Тухачевский, штурмующий в марте 1921 года мятежный Кронштадт, быть может, мысленно уже примерял главное военное академическое кресло.
(Штрих: в октябре 1923 года вернувшиеся добровольно от финского берега кронштадтцы быстро угодят в Кемь и на Соловки, а ровно через 10 лет туда попадёт и Снесарев.)
В августе 1921 года по приказу Реввоенсовета Академию Генерального штаба РККА переименовывают в Военную академию РККА, что означало: она должна готовить не только генштабистов, но и командные кадры для Красной армии. Начальником академии стал М.Н. Тухачевский. А.Е. Снесарев был назначен начальником Восточного факультета и главным руководителем по военной географии и статистике. В этом же приказе ему объявлялась благодарность за «работу по устроению и поддержанию Академии».
Еще в конце 1916 года Снесарев в дневнике вдоль одного из абзацев ставит знак NB и надпись: «философия войны». В самом абзаце говорится: «Цель войны — убить дух сначала отдельного бойца, потом — массы их, а затем — всей нации; и для этой единственной и довлеющей цели нельзя ничего забывать, нельзя давать перерывов или уступок… Отсюда смешны писательства корреспондентов, описывающих братания врагов в дни праздников; этот кислый сентиментализм показывает только одно — непонимание сути военного дела».
Примерно в ту же пору, чуть раньше, его товарищ Кирей в час совместной прогулки в Карпатах вдруг вспомнил изречение Чингисхана: мол, какое высшее счастье в жизни «гнать перед собою бегущего врага, топтать его поля, ласкать его женщин». Фронтовой товарищ сказал это без видимого эмоционального и нравственного отношения, без своей оценки, и Снесарев, помолчав, тогда тихо, но убеждённо возразил, что это людоедское заявление и желание. Да, человечеству трудно, а может, и вовсе невозможно уйти от войн. Но если человек и не может избавиться от комплекса врага, в любом случае негоже топтать поля и ласкать женщин, не желающих ласки людоеда или просто чужого, противного в любом случае насильника-испоганщика. И как бы побивая одно изречение другим, вспомнил слова Платона: «Не опустошать страну и не поджигать домов».
В начале двадцатых в Академии Генштаба Снесарев читает лекции по философии войны — курс, прежде не читанный ни в российской, ни в военных академиях других стран. (В 2003 году — отпечатанная на машинке рукопись курса лекций «Философия войны» издана в Москве в «Антологии отечественной военно-политической мысли».)
Наверное, блок лекций, готовь его учёный позже специально для книги, приобрёл бы большую стройность и законченность, но военный учёный-педагог вынужден был считаться с разными уровнями первичной подготовленности слушателей, и лекции были именно лекциями, какие учёный для своих слушателей сопроводил весьма существенным наставлением, разумно подвигающим их остерегаться пусть и самых знаменитых противоположных характеристик войны, не могущих дать всей полноты истины: «Вы должны сделать два заключения. Первое, что о войне вы не можете найти столь авторитетного голоса в одном направлении, чтобы ему нельзя было подыскать другой голос не менее авторитетный, но говорящий противоположное. И вы теперь будете знать, что когда в газете ли, в обществе, в заседании хотят выиграть в пользу или против войны и торгуют для этого тем или иным авторитетом, что это приём ложный, только рассчитанный на слабое знание слушателей. А второе — то заключение, что коллективное суждение людей о войне не только не даёт нам обстоятельного выяснения её существа, но даже лишает нас достаточных отправных данных для суждения».
