Кажется, 28 апреля нас стали перебрасывать еще дальше на запад, в лагерь в бельгийском городе Лейвен, где содержались исключительно бывшие служащие СС. 1 мая около доски объявлений рядом с отхожим местом собралась огромная толпа пленных. Тут ко мне подбежал Крендл.
— Если верить газетам, фюрер мертв. Там написано, что он покончил собой у себя в бункере.
Меня эта новость явно не опечалила. Разве это что-нибудь меняло? У меня к Фрицу было лишь два вопроса: «Кончилась ли война?» и «Когда нас отпустят по домам?»
Раздались свистки, нам было приказано построиться. Мне казалось, что сейчас я получу ответы на эти вопросы. К нам по-немецки обратился сержант американской армии.
— Для всех, кто еще не успел прочесть новости на доске объявлений, — Адольф Гитлер мертв. Он покончил жизнь вместе с Евой Браун в своем берлинском бункере.
Мы, пленные, реагировали по-разному. Одни кричали, что это, дескать, пропагандистская ложь, специально чтобы окончательно деморализовать нас. Не скажу насчет их, но если что и могло деморализовать меня лично, так это факт осознания, что Гитлер до сих пор здравствует и что война будет продолжаться.
Американцы, демонстративно поигрывая дубинками, свистками стали призывать сохранять спокойствие.
— Разойтись! — скомандовал сержант.
И это все? Неужели? Американцы объявили, что, мол, Гитлеру каюк, и теперь распускают нас по домам?
— А как же война? — спросил я Фрица. — Ведь раз он на том свете, так и войне, стало быть, конец, верно?
— Понятия не имею, — ответил Крендл.
Все последующие дни были полны слухов о том, что на самом деле произошло с Гитлером, а кое-кто продолжал сомневаться, произошло ли. Так как официального сообщения о конце войны не было, все понемногу склонялись к мысли, что Гитлер все же жив.
Но вот 7 мая 1945 года американцы снова построили нас, и мы стали ждать, пока они подсоединят к радиоприемнику большой громкоговоритель. Мы слушали выступление гросс-адмирала Карла Деница, который, оказывается, олицетворял собой новое правительство германского рейха. Мы так и не могли понять, что все это значило.
Дениц объявил, что, начиная с 23 часов 8 мая 1945 года все вооруженные силы Германии, включая военно-морской флот и люфтваффе, прекращают боевые действия, в связи с чем с командованием союзных сил в Европе будет подписан акт о безоговорочной капитуляции.
И здесь реакция оказалась неоднозначной, поэтому я предпочитал не ликовать демонстративно. В ту ночь я так и не сомкнул глаз, просто лежал на койке, представляя себе, как вернусь в свой родной Магдебург. Естественно, не давали покоя и мысли о том, что моя добровольная сдача в плен в Бад-Херсфельде не могла пройти бесследно для моих родителей.
На следующий день охранники обращались с нами на удивление снисходительно. Мы коротали время, собирая свои нехитрые пожитки, включая и поделки из дерева и разных подручных материалов. Примерно в 13.00 нас построили. Прибыли грузовики, перед строем показался американский офицер и стал выкликать всех офицеров СС. Те, чьи фамилии были названы, делали шаг вперед. После оглашения списка их увели американские конвоиры и усадили на грузовик. Теперь офицеров СС среди нас не было. Нам было приказано разойтись, и мы не могли отделаться от мыслей, почему же все-таки вывезли наших офицеров. Кое-кто обосновывал такое решение тем, что, мол, офицеров сначала направят в другое место, чтобы отпустить в 23.01 уже оттуда. Другие же утверждали, что их увезли в тюрьму и рассадили по настоящим тюремным камерам. Были и те, кто всерьез полагал, что их участь будут решать военные трибуналы.
Отсутствие офицеров сделало нас куда более открытыми. Среди нас были и те, кто продолжал хранить верность режиму, но таких было незначительное меньшинство. Разумеется, мы засыпали вопросами наших охранников-американцев относительно нашего будущего после подписания акта о капитуляции, однако те упорно отмалчивались.
В 22.45 нас вновь выстроили и вновь подсоединили громкоговоритель к радиоприемнику. В 23 часа 01 минуту мы услышали официальное заявление. Германия подписала с союзными силами в Европе акт о безоговорочной капитуляции. Война закончилась!
У нас с Фрицем Крендлом камень с души свалился, однако мы никак не могли отделаться от мысли, что же все-таки будет с нашими родными. Ведь вину взвалят и на них. Шпенглер, Бом, Хайзер и Шультхайс втолковывали мне, что, дескать, это было коллективное решение. Каждый из нас, утверждали они, вполне мог отказаться, но ведь не отказался же. Отсюда следует, что мы тогда в Бад-Херсфельде всем взводом решили сдаться в плен. Как бы то ни было, всем нам не терпелось поскорее связаться с родными и узнать, какова их участь. Но, будучи служащими СС, мы были лишены права переписки. Единственное, что мы получали регулярно, так это посылки от Красного Креста.
Утром 9 мая мы узнали, что нам предстоит еще серия допросов и медосмотров перед тем, как отпустить нас. О том, сколько это продлится, не было сказано ни слова, однако, по словам американцев, не очень долго. По пять раз в день нас строили и, выкликнув кого-нибудь, отводили на допрос, после чего усаживали на грузовик и увозили в неизвестном направлении. Иногда таких было до десятка в день, а иногда не больше двух.
16 мая прозвучала фамилия Рольфа Хайзера, и его тут же повели на допрос в одну из построек. Остальным велели разойтись, а солдаты американской военной полиции явились в наш барак забрать вещи Рольфа. В тот же день его увезли куда-то. Я порадовался за него, и мне мучительно захотелось, чтобы на одном из ближайших построений выкликнули и меня. На следующий день лагерь покинул и Шпенглер. Потом аж до 29 мая никого из бойцов нашего взвода не вызывали — в тот день увезли Шультхайса и Бома.
3 июня на очередном построении прозвучала фамилия Крендла. Он вышел из строя и, по-видимому, с нетерпением дожидался, пока выкликнут и меня. Были названы фамилии нескольких человек, потом и моя.
Меня привели в одну из служебных построек и велели сесть у стола. Допрашивавший меня лейтенант американской армии был приятно удивлен моими знаниями английского. Насколько я понял, это был завершающий допрос, потому что каждое мое слово фиксировалось в протоколе, который секретарь печатал на пишущей машинке. Я должен был до мелочей перечислить лейтенанту мой послужной список, назвать адрес проживания в Магдебурге. Офицер заверил меня, что в тот же день меня отпустят. После этого мне вручили пропагандистский буклет на немецком языке о зверствах национал-социализма. Мне было велено прочесть буклет, а потом ответить на вопросы, помещенные на последней странице. Я прочел текст, ответил на вопросы, затем мне вернули мою старую форму, упакованную в картонную коробку. Лейтенант сказал, что я могу снова надеть ее сразу же, как слезу с кузова грузовика. Всех пленных должны были доставить в Германию в Дюрен. Когда мои документы были готовы, мне вручили целую стопку бумаг, подтверждавших, что я военнопленный, отпущенный на свободу, и принадлежу к категории А, сухопутные войска. Я понятия не имел, что означает пресловутая «категория А», но она служила свидетельством того, что я в глазах союзников — потенциальный военный преступник.
