3 июня на очередном построении прозвучала фамилия Крендла. Он вышел из строя и, по-видимому, с нетерпением дожидался, пока выкликнут и меня. Были названы фамилии нескольких человек, потом и моя.
Меня привели в одну из служебных построек и велели сесть у стола. Допрашивавший меня лейтенант американской армии был приятно удивлен моими знаниями английского. Насколько я понял, это был завершающий допрос, потому что каждое мое слово фиксировалось в протоколе, который секретарь печатал на пишущей машинке. Я должен был до мелочей перечислить лейтенанту мой послужной список, назвать адрес проживания в Магдебурге. Офицер заверил меня, что в тот же день меня отпустят. После этого мне вручили пропагандистский буклет на немецком языке о зверствах национал-социализма. Мне было велено прочесть буклет, а потом ответить на вопросы, помещенные на последней странице. Я прочел текст, ответил на вопросы, затем мне вернули мою старую форму, упакованную в картонную коробку. Лейтенант сказал, что я могу снова надеть ее сразу же, как слезу с кузова грузовика. Всех пленных должны были доставить в Германию в Дюрен. Когда мои документы были готовы, мне вручили целую стопку бумаг, подтверждавших, что я военнопленный, отпущенный на свободу, и принадлежу к категории А, сухопутные войска. Я понятия не имел, что означает пресловутая «категория А», но она служила свидетельством того, что я в глазах союзников — потенциальный военный преступник.
Я последним садился в кузов грузовика. Напротив с улыбкой до ушей сидел Фриц. Все время меня не покидала мысль о том, что все-таки с моими родителями. Нас сопровождали двое конвоиров, но им, похоже, было наплевать на нас.
Где-то около половины девятого вечера мы пересекли германскую границу, а в 21.45 прибыли в лагерь в Дюрене. Поскольку действовал комендантский час, нам предстояло провести ночь в запертом бараке, обнесенном колючей проволокой.
4 июня 1945 года в 6.30 утра мы с Фрицем Крендлом скинули форму военнопленных и переоделись в свою прежнюю. Мы выжили в этой войне и могли идти на все четыре стороны.
— Ну, и что теперь? — спросил Фриц.
Прочитав вывешенные указатели, мы решили следовать за основной массой бывших солдат. Нам гарантировалось пропитание, проезд к месту жительства. Фриц намеревался податься в Плауэн, то есть на юго-восток, мне же предстояло добираться до Магдебурга, то есть на северо-запад. Повсюду у немногих оставшихся телефонных будок стояли длиннющие очереди. Такие же очереди были и на транспорт. Многие бывшие солдаты решили идти на своих двоих. Мы с Фрицем тоже решили пройтись по Дюрену. И этот город не пощадила война и бомбардировки. Нас нагнал на запряженной лошадью телеге какой-то пожилой мужчина.
— Вам куда? — осведомился он.
— Мне в Магдебург, — ответил я.
— А мне в Плауэн, — сказал Фриц. Он недоверчиво поглядел на нас.
— Вы что, собрались топать туда пешком? Комендантский час повсюду. Садитесь-ка лучше на телегу.
Поблагодарив его, мы забрались на повозку. Наш возница повернул на запад, а мы стали расспрашивать его о том, что же все-таки происходит в Германии. Но старик сделал вид, что просто не слышит нас и ни слова не ответил. Так мы проехали несколько километров. И тут Фриц возьми да спроси его:
— Вы верите в то, что Гитлер покончил жизнь самоубийством?
Старик остановил лошадь и велел нам слезать. Но мы принялись извиняться, дескать, мы не хотели его оскорблять. Возница смягчился и позволил нам ехать дальше. Фриц удивленно взглянул на меня.
— Думаю, нам сейчас бесплатно преподали урок. Теперь мы знаем, какие темы можно обсуждать, а какие нельзя.
Наконец мы прибыли на конечную остановку трамвая. Ожидавших было на удивление мало. Может, люди просто не догадывались, что пустили трамваи? Прибыл вагон, люди стали садиться и опускать монеты в кассу. У нас за душой не было ни пфеннига, но мы рассчитывали на свой CTajyc военнопленных. Я так и сказал вагоновожатому, что, мол, денег ни копья.
— Раз нет денег, тогда слезайте, — хамовато ответил он. Тут к нам подошла пожилая женщина и заплатила за нас
обоих. Мы поблагодарили ее, и трамвай двинулся места. Мы ехали стоя через весь город. Потом нам удалось договориться с представителями военной полиции о том, что мы доберемся до Кёльна. Было уже довольно поздно, начинался комендантский час. Мы решили удобства и безопасности ради переночевать на вокзале.
Было уже, наверное, за полночь, когда Фриц растолкал меня.
— Пошли позвоним! У телефона пара человек, не больше.
Я поднялся и прошел к стене, вдоль которой стояли телефонные будки. Английский и американский военные патрули проверяли документы, попросили предъявить и меня. Простояв час с чем-то, я все же смог заказать разговор с домом. Телефонистка сказала, что связи с Магдебургом нет — дескать, линию еще не успели восстановить после бомбежек. Сердце у меня упало.
Помедлив, я передал трубку Фрицу, он попытался заказать Плауэн. Как я тогда позавидовал ему, когда он услышал голос родителей и моментально почувствовал облегчение — ведь раз его родителей не тронули, то наверняка и с моими все в порядке. Я попросил его дать мой номер его родителям и дозвониться до моих в Магдебурге — мол, со мной все хорошо, еду домой. Он передал, и родители Фрица заверили его, что обязательно позвонят.
К полудню нам удалось выхлопотать посадочный талон на поезд до Падерборна. Туда мы прибыли 6 июня и полдня прождали поезд, следовавший до Лейпцига. Там мы 8 июня и расстались с Фрицем. Он стал дожидаться поезда на Плауэн, а я — на Магдебург.
Вышло так, что мой прибыл раньше, и мы, обменявшись адресами и телефонами, клятвенно заверили друг другу, что непременно увидимся. В конце концов, мы когда-то поклялись друг другу побывать в Барселоне, если вернемся с войны живыми. Мы обнялись на прощание, потом я взобрался на площадку, и после долгого ожидания поезд, наконец, тронулся.
В Магдебург я прибыл утром 9 июня 1945 года. Город пострадал от бомбежек, но сигнальная башня у железнодорожной станции уцелела. Я шагал по родному городу и не узнавал его — так его изменила война. Пройдя мимо родной школы, я издали узнал крышу нашего дома. Слава богу, он не был разрушен. Ускорив шаг, я направился к нему.
— И куда это мы так спешим? — вдруг донесся до меня чей-то голос.
Я так увлекся, что даже не заметил пожилого мужчину с мотыгой в руке, стоявшего во дворе одного из домов. Я показал на свой дом.
— Домой.
Мужчина осуждающе покачал головой.
— В таком-то виде! В этой форме?
Я невольно оглядел себя, не понимая, что он имеет в виду.
— Удивляюсь, как это люди тебя камнями не забили по дороге, — злобно прошипел он.
