Теперь если кто-нибудь узнавал, где мы живём, то люди восклицали:
— Но это же очень дорогой район! Там высокая плата за квартиры!
Это верно, но мы не стали богачами оттого, что здесь жили. В Америке на всё есть много разных тонких законов и правил. Дом, в котором мы поселились (и живём по сей день), подходил под правило «стабилизированных цен найма квартир»: для живущего съёмщика хозяин не имеет права повышать плату за квартиру более чем на 4 % от начальной суммы, и только раз в два года. Поэтому наша квартира осталась в два-три раза дешевле, чем те, в которые вселялись новые жильцы.
Понемногу стабилизировалась и улучшалась и наша с Ириной жизнь. Ирина наконец полюбила наш район и нашу квартиру: стерпится — слюбится, как говорила старинная народная мудрость. Мы оба немного успокоились после пятилетних мук и тревог. Выросшие под пятой советских планов-пятилеток, мы считали, что первую нашу американскую «пятилетку» всё-таки выдержали.
Давно уже мы разошлись с теми беженцами, которые приехали в одно время с нами. Лишь иногда доходили сведения о них. Кажется, и они тоже постепенно устроили свои жизни. Я вспоминал, как в самый первый наш день в Америке вице-президент общества для новых американцев — НЙАНА — говорил нам, что наши неустроенные жизни пойдут вверх — у кого круто, у кого полого, и показывал этот подъём движением руки вверх. У меня пока шло полого.
В нашем госпитале появилась первая русская медицинская сестра, разбитная женщина из Черновцов. Теперь она жила в Бруклине. Вскоре после того, как мы разговорились, она сказала:
— Ой, знаете, я аппоинтелась (я не сразу понял это странное англо-русское слово: она была на аппоинтменте, то есть на деловом свидании), — она продолжала, — я была у одной русской докторши. Может, вы знаете? — доктор Тася.
— Тася? Да, знал когда-то. Где она и что делает?
— Она в Бруклине. Ой, она себе имеет такой шикарный офис, такой шикарный!., вы не представляете, какой шикарный — несколько смотровых комнат, везде оборудование, в ожидальне мягкие кресла, по стенам картины. У неё очень богатая практика, русские больные к ней просто толпой ломятся.
— Интересно. Что же она лечит?
— Ой, всё! Она всё лечит. На неё нелегально работают не сдавшие экзамены пожилые доктора, все кандидаты наук, доценты. Знаете, ведь которые экзамен не сдали, а специалисты были хорошие, куда им податься? Она их нанимает на положение незаконных консультантов: они ставят диагнозы и назначают лечение, но официально всё это идёт от её имени, она всё подписывает в историях болезней и в документах и получает от страховок большие деньги. Ну, конечно, им тоже приплачивает. Но я думаю, она мало им платит.
— Почему вы так думаете?
— Ой, она жадюга! А они у неё в зависимости. Если это откроется, их всех засудят.
— Да… ну, а вы почему не пошли к ней на работу — у вас же есть лицензия медсестры?
— Она-то меня брала, но она жадюга и хитрая: платить хочет мало, и этих — как их? — бенефитиков не даёт совсем.
— Чего не даёт?
— Ну, бенефитиков этих.
— Ага, понял (она по-бруклински искажённо называла так бенефиты — дополнительные к заработку условия оплаты отпуска, дней по болезни и отчисления на пенсию).
Я вспомнил ту нашу знакомую первых лет в Нью-Йорке и про себя подумал: значит, не прогадала Тася, купив тогда себе у мистера Лупшица экзамен за десять тысяч — теперь она хорошо компенсирует затрату на это. Её жизненное устройство шло вверх не полого, как у меня, а круто-круто.
Однажды мы с Ириной поехали в пригород Хартсдайл повидать американских знакомых — Майкла Левина с женой. В первые дни после нашего приезда они встретили нас очень дружелюбно, первыми показывали нам Нью-Йорк и даже пытались помочь мне устроиться на работу к тому доктору Селину, который тогда так бездушно-наплевательски мне отказал.
Левины были люди очень состоятельные, и в их пригороде все дома большие, красивые, не похожие один на другой, все вглубине больших территорий, у всех дорогие автомобили.
Мы с Майком пошли прогуляться по их приятному посёлку. Показывая на один из больших домов вглубине территории, он рассказал:
— В этот дом недавно въехал один богатый русский иммигрант-миллионер.
— Интересно, как это он сумел составить себе состояние? — сказал я.
— Не могу сказать точно, но говорят, что в России он был часовым мастером, а здесь разбогател, организовав продажу дешёвых русских часовых механизмов в оправе дорогих швейцарских часов. Его агенты продают их на всех улицах.
Мы проходили мимо того дома, вглубине двора стояли большой чёрный «Мерседес-500» и «Кадиллак». Невдалеке я увидел хозяина — того самого харьковского часовщика, который жил с нами в гостинице «Грейстоун» и безостановочно ругал Америку. Я как будто вновь услышал его возбуждённый голос в холле гостиницы:
— Что это за страна!.. Дурак я был, что уехал из Харькова!.. Знали бы вы, какие вещи мы там оставили, какой посудный сервиз! А что меня здесь ожидает?..
Берл тогда его уговаривал:
— Получите работу, начнёте зарабатывать, помалу, помалу всё будет о’кей. Купите себе дом, купите машину и сервиз купите. Это Америка.
А он недоверчиво передразнивал:
— Америка-шмамерика!..
Я не стал его окликать, но подумал: может, русские в их бедной России не так уж не правы, когда представляют себе всех американцев миллионерами.
Уже более пяти лет у меня не было никакой прямой связи с Советской Россией. Налаженной телефонной связи между Америкой и Россией тогда не существовало. Но ностальгией я не страдал — при бешеном шквале событий в борьбе за выживание некогда мне было вспоминать и жалеть.
И вдруг — телефонный звонок и русская речь:
— Здравствуй, старый друг.
Я не узнал голос и растерянно спросил:
— Здравствуй. Кто это?
— Не узнаёшь?
— Прости — не узнаю.
— Это твой друг. Только не называй меня вслух. Ну, теперь узнал?
Мне вдруг вспомнился голос этого друга, но я не стал его называть, раз он просил.
— Теперь узнал. Неужели это ты?! Откуда звонишь? — я был поражён и обрадован.
Это был тот мой старый друг, с которым когда-то, давным-давно, я поделился в Москве своей мыслью эмигрировать. Он тогда был директором большого института, достиг значительных высот, а потому опасался за себя и свою карьеру. Мы даже и не простились как следует. Всё это искрой промелькнуло у меня в голове. А он продолжал:
— Я в Нью-Йорке, по делам, с делегацией. Решил разыскать тебя, посмотрел в телефонной книге и нашёл. Звоню из автомата на улице.
