С одной стороны, как сынок советской элиты, Пётр Паламарчук легко поступил в недоступный для простого люда МГИМО и занимался международной юриспруденцией. Что для меня удивительно, переход в литературу, любую – советскую или антисоветскую, у него явно затянулся, уже активно печатаясь, уже собирая материалы для своих «Сорока сороков», закончив в 1978 году МГИМО, он 11 лет продолжал работать в Институте государства и права Академии Наук, вплоть до 1989 года. Защитил кандидатскую диссертацию об исторических законных правах на Арктику, выпустил книгу «Ядерный экспорт: международно-правовое урегулирование». Готовилась в 1991 году еще одна сугубо научная книга «Евратом: правовые проблемы»… Зачем она была ему нужна? Конечно, в этой другой жизни он вскоре стал бы видным экспертом, аналитиком, заседал бы где-нибудь в МАГАТЕ. Но это была бы абсолютно чужая жизнь, не предназначенная для него. Впрочем, и я сам инженерил восемь лет после Лесотехнической Академии, пока на последних курсах Литературного института не бросил свою инженерию и не перешел работать в «Литературную Россию». Также тянул с геологией почти до смерти талантливый поэт Борис Рыжий, даже Василий Аксенов немало поработал корабельным врачом, прежде чем уйти в открытое литературное плавание. Бросать всё и начинать заново – не так-то просто. Андрей Платонов, Сергей Залыгин, Михаил Кураев… А многие до самого конца и вели такую двойную жизнь, отягощенные будничной работой, по вечерам превращающиеся в певчих дроздов. Не хватало решимости и силы воли. Не хватало таланта. Но, наконец-то, чаша весов русской словесности у Петра Паламарчука к концу восьмидесятых годов перетянула. Избавился от своей юриспруденции. Появилось время для новых великих замыслов. Но как же мало его оставалось?
В чем-то скрытный был человек, наш любимый Петруша. Оказывается, когда я с ним познакомился в 1987 году, и мы быстро сдружились, он всё еще работал в своей ядерно-юридической науке. Как его пропускали за рубеж еще тогда наши советские пограничники? А мы уже ездили по Брюсселям и Парижам, выступали во Франкфурте-на-Майне на юбилейном съезде НТС, вели семинары у нашего любимого слависта Вольфганга Козака.
Вспоминает Пётр Паламарчук в своем романе «Нет. Да.»: «…Они „весело и браво“, следуя козацкой маршевой песне прошествовали по полю окончательного поражения корсиканца, а затем были приглашены в недалекий замок под названием „Натуа“ на съезд русской молодежной дружины под названием „витязи“. Здесь с немногими, впервые нагрянувшими из отечества не нарочито засланными, а природными сородичами, свели знакомство потомки тех именитых родов, какие тем только в сказках и старинных учебниках попадались: Апраксины, Трубецкие, Клейнмихели – имевшие в жилах кровь Николая I – и одновременно фон-дер-Палена. Предок коих убил его отца императора Павла…» Ирина Пален дружила с Ларисой Барановой, Сашу Фоменко возлюбили французские аристократы, меня позже увёз к себе Олег Красовский, редактор журнала «Вече».
В романе соединяются автором судьбы современного героя, несомненно обладающего многими чертами самого писателя, и знаменитого архиепископа Сан-Францисского, первого святого русского Зарубежья Иоанна Максимовича, и мятущаяся, расхристанная душа России, впрочем, это и трагическая судьба любимой автором женщины, нелепо погибшей, изменившей и судьбу автора.
У Петра Паламарчука всё в романе, как и в творчестве, как и в жизни тесно переплетено: несомненный автобиографизм, сказовость, историческая хроникальность, лиричность, погружение в бездну слова, балагурность. Как Велимир Хлебников, он всегда оставался незавершён, ибо нет предела к совершенству.
С другой стороны, уже с начала восьмидесятых годов, с 1981 года, будучи студентом МГИМО, он начинал печататься в самых оголтело антисоветских, и самых страшных для наших органов журналах и газетах: «Вече» у Олега Красовского, «Посев» у своего друга Миши Назарова, «Русское возрождение» и парижская «Русская мысль», где он приятельствовал с Аликом Гинзбургом. Уже в 1985 году (когда Пётр всё еще работал в Институте государства и права) в Лондоне вышла, правда под псевдонимом В. Д. Носов, его мистическая книга «Ключ к Гоголю». Интересно, читал ли её Игорь Золотусский? Думаю, Пётр Паламарчук и есть несостоявшийся, к сожалению, Гоголь XX века. Из породы «великих неудачников». Для меня и сейчас остается загадкой, почему КГБ те издания, с которыми мы в начале восьмидесятых годов связывались – «Часовой», «Вече», «Посев», «Русское возрождение», австралийское «Единение» – считало гораздо более ужасными, и за публикации и сотрудничество с ними давались гораздо более крутые сроки, чем издания либерально-еврейских эмигрантских кругов: «Синтаксис», «Время и мы», «Новое русское слово»? Неужели русскость – всегда была и будет у нас под запретом? Когда я сам познакомился со старыми энтээсовцами, они мне напомнили поколение наших отцов, такие же нравственные, такие же державные, такие же православные. Чего боялись наши чекисты? Того же, что и оборотень Александр Яковлев: русскости, державности, патриотизма.
Может быть, потому что эти издания считались державными и православно-национальными, да и сама НТС была православно-националистической русской организацией, выросшей из «русских мальчиков» и солоневичских «штабс-капитанов», в отличие от других еврейско-либеральных организаций, гораздо более богатых и гостеприимных для своих, а согласно версии того же Юрия Андропова «Русская партия» была страшнее, чем все либералы вместе взятые.
Был период, когда мы с Петром Паламарчуком где-то в конце восьмидесятых годов почти не вылезали из наших заграничных поездок, по кругу объезжая все центры русской эмиграции, выступая в залах при православных храмах и на кафедрах славистики. Случайно встречаясь то в Брюсселе у милейшего Евгения, то в Кёльне на семинаре у Вольфганга Козака, то в Париже у Владимира Максимова. Не скрываю, именно Пётр Паламарчук вовлек меня в эту эмигрантскую колесницу, на которой я носился по всему миру лет десять, обходясь без помощи и Союза писателей России, и газеты «День», где я работал… Да и не меня одного вовлек Пётр Паламарчук в изучение русской эмиграции – Костю Ковалева, Ларису Баранову, Сашу Фоменко, Мишу Попова… И было интересно открывать для себя новый мир, новую забытую Россию. Практически, все центры русской национальной эмиграции, раскинутые по всему миру, мы с Петром проездили, пролетали, обошли пешком.
И все же чаще всего из всей нашей писательской компании Пётр и звонил, и общался эти годы со мной. Сам предлагал какую-то общую поездку, бегал по посольствам, договаривался о проживании в западных столицах.
