…Жаль, что это был не фильм!
Это был все повторяющийся и повторяющийся в тот день репортаж о реальных событиях.
Я вообще боюсь этого дня — 11 сентября. Это день Усекновения Главы Иоанна Предтечи. В православии — день строгого поста.
Черный сентябрь в Чили 1973-го тоже начался 11 сентября…
И вот сейчас Нью-Йорк…
И сразу вспомнился мой сон: мои приходили меня предупреждать об опасности!
…Много непонятного и странного в этих событиях. Именно после них начались широкомасштабные войны США с терроризмом. Но тут я от комментариев воздерживаюсь, хотя собственное мнение на этот счет у меня есть.
…Через десять дней после атаки на Башни-близнецы мы должны были лететь в Гонконг, оттуда — в Нью-Йорк (предстояло большое турне по Америке), оттуда — в Японию. Это было время, когда люди в массовом порядке по всему миру отказывались от своих авиабилетов: летать панически боялись. Из-за этого разорялись целые авиакомпании.
Сейчас забавно вспоминать: мы летали в пустых самолетах. Иногда еще 3–4 храбреца на весь огромный лайнер — и все. Стюардессы готовы были кормить нас ежеминутно. Они ценили наш героизм.
Улетали мы из доброй улыбчивой страны, а вернулись — и не узнали ее! Вот этого до сих пор жаль: этой неповторимой американской радушной атмосферы, этих улыбок, этих дружеских слов, которые можно было услышать от каждого… Все это исчезло в одночасье. И трудно было привыкать к мрачности и порой грубости, крикам работников аэропортов, бесцеремонно досматривающих багаж. Много абсурдного вошло в жизнь. Не все аэропорты, оказывается, были снабжены нужной техникой. И вот проводились ручные обыски. Но не у всех! Выборочно! Мы, с нашей неамериканской фамилией, каждый раз становились объектами тотальных шмонов…
Но тогда, в октябрьском Нью-Йорке, мы еще не ощутили всей глобальности наступивших перемен. В первый же день мы решили пойти к развалинам башен. Руины до сих пор дымились. Настроение у людей было подавленное. И вот идем мы пешком по направлению к башням. И сердце мое забилось быстро-быстро. Может, от грусти, а может — от недавнего долгого перелета. Я и говорю:
— Вот бы сейчас накапать тридцать капель валокордина… Продышалась бы.
Муж у меня — человек деятельный. Он не любит просто так разговоры разговаривать. Он любит, чтобы «сказано — сделано».
— Пойдем в аптеку, купим капли!
А я знаю, что никаких таких капель на западе не купишь. Болит сердце? Ложись уже сразу в больницу, лечись… Каплями не отделаешься.
— Не будет там капель, пойдем, я сама продышусь, — возражаю.
— Но что-то должно там продаваться на такие случаи? — не соглашается со мной Костя.
Тут и аптека подвернулась. Он заходит, я, естественно, за ним.
В аптеке только один покупатель: красивая светловолосая девушка с белой голубоглазой собакой. Картины с них можно писать. И в кино снимать — это точно. Девушка покупает витамины. Расплатившись, не уходит, слышит вопрос мужа про сердечные капли.
Капель, естественно, никаких нет, не было и не будет.
— Ребята, — обращается к нам девушка очень тревожно и очень сочувственно. — Ребята, дело серьезное, с сердцем шутки плохи. Вам в госпиталь срочно надо.
Я все прекрасно понимаю про эту девушку. У нее налицо все симптомы серьезного посттравматического состояния. Мы тоже в августе 1991 долго были настороже и бросались на помощь ближнему при первом подозрении, что тому плохо. Нью-йоркцы только что пережили подобную страшную травму. Все происходящее видят они сквозь призму катастрофы.
— Дело серьезное, — повторяет девушка.
— У меня все в порядке, — твержу я.
Дуэт глухих.
Каждый слышит только себя. Муж же внимательно прислушивается к словам заботливой местной жительницы.
— Надо в госпиталь. Срочно. Пойдемте, я отведу вас в Сент-Винсент госпиталь, это тут, рядом.
Я талдычу свое:
— Мне хорошо, я в порядке.
Похоже, это никого не интересует. Муж идет за девушкой, поспешает. Человек с больным сердцем и не угнался бы. Но у меня-то все хорошо, я вполне поспеваю за ними, неустанно повторяя, что я — ОК.
Подходим к госпиталю. Это тот самый госпиталь, куда свозили пострадавших 11 сентября. И тут я, у которой на самом деле все в порядке! Стыд-то какой!
— Ребята, дело серьезное, — объясняет наша провожатая охранникам. — У нее проблемы с сердцем, они издалека прилетели.
— Ничего срочного, — встреваю я. — У меня все ОК.
— Нет-нет! Не слушайте ее. Ей надо помочь, — настаивает девушка.
— Я хорошо себя чувствую! — заявляю я.
— Проходите, — велят охранники. — Вам нужно к доктору.
Я вижу, что девушка довольна. Ей явно полегчало. Она даже веселеет на глазах. Помогла очередной жертве!
А мне что делать?
Мы идем внутрь, нас усаживают в очередь, вручают номерок. Заполняем краткую анкету: фамилия, возраст. Больше ничего.
Вокруг нормальная очередь, как у нас обычно в травмопункте: побитые, окровавленные афроамериканцы, угрюмые — жуть.
— Пойдем, может, отсюда? — спрашиваю я мужа.
— Скоро пойдем, — соглашается он. — Сердце послушают, давление измерят, дадут лекарство — и пойдем.
Это он судит о будущих действиях местных медиков по нашему советско-российскому опыту.
Ведь у нас как? У нас, друзья, великолепно налаженная система скорой помощи. Мы ее ругаем, клянем, вопим, что на западе бы… Ведь ничего не знаем про то, как «на западе бы», а ставим его в пример по любому случаю…
О, наша милая привычная «скорая помощь»! Приезжает врач, фельдшер, быстро измеряют давление, могут даже ЭКГ быстро сделать и тут же, на месте, бесстрашно помогают! Сколько раз на моих глазах врачи «скорой помощи» спасали мою Танюсю при гипертонических кризах! Делали укол, ждали, когда полегчает… И — легчало!
Собственно, что нужно человеку, которому в данный момент плохо? Сначала оказать первую помощь. Потом — исследования, анализы… Но сначала — помочь остаться в живых, если уж на то пошло… Логично, ведь так?
Но мы находились в другом мире, где обитала иная логика, с которой мы пока знакомы не были.
…Примерно через полчаса дошла очередь и до меня. Мы вошли к медсестре в надежде, что она наконец, померив давление, отпустит нас восвояси.
Не тут-то было!
Сначала подробная анкета. Очень подробная. Я заполняю, муж следит.
Ого! Есть даже вопрос, согласна ли я в случае моей смерти отдать свои органы для пересадки!
— Ну и пусть, — говорю я, уже совсем покорившись судьбе. — Пусть забирают мои органы. Мне уже все равно.
— Еще чего! — возмущается муж, забирает у меня ручку и ставит жирную галочку в графе «нет».
