Тестем Виламовица был Теодор Моммзен. Вскоре после этого Виламовиц печатно назвал Ростовцева первым историком в мире. (Смотрите мою статью — Академик М. И. Ростовцев — в Посл<едних> нов<остях>).
Итак, И.М. Троцкий получил письмо Варшер к Жерби с прилагаемыми к нему материалами где-то во второй половине апреля 1957 г. и, судя по всему, сразу же связался с отправителем. Из ответного письма ясно, что он испрашивал фотографию Т.С. Варшер и осведомлялся о статье про нее, опубликованной семь лет назад в том же «Новом русском слове»:
Дорогой Илья Маркович, нет у меня фотографии, а — делать новую — надо ждать четыре дня. Это репродукция с портрета — 1940 — я мало изменилась. Посылать старую фотографию — смешно, а репродукцию с портрета знаменитой художницы — можно (Фалилеева-Качура179). Тут действительно я. Портрет был на выставке и заслужил всеобщее одобрение. Статья обо мне в вашей газете 1950 <г.> 1о октября — точная. Только в Codex'е не 1000, а тысячи фотографий. <...> Ваша Т. Варшер.
Затем, уже после публикации статьи, когда несостоятельность обвинений стала очевидна и справедливость, благодаря авторитетному перу И.М. Троцкого, восторжествовала, Т.С. Варшер посылает ему благодарственно-комплиментарное и одновременно слезно-просительное письмо.
Дорогой Илья Маркович, не знаю, как Вас благодарить и за статью и за письмо. <...>
Царство небесное Анастасии Филипповне Райсер180, <но> это она поступила опрометчиво. Она сообщила мне, что члены Литфонда говорят, что я была наци. Думаю, что таковой донос мог быть. Источник его грязный. Я сама, по глупости, ввела эту особу в нашу среду. Но раз Вы пишете, что об этом не говорили среди сотрудников Н<ового> Рус<ского> Сл<ова>, а главное, в своей статье написали, что я «часто с опасностью для жизни оказывала помощь жертвам наци-фашистского террора», то вопрос — кончен. Конечно, больно мне, что М.Е. Вейнбаум не напечатал ни одной моей строки в послевоенный период! А до войны перепечатывал мои статьи из «Сегодня» и «Последних новостей»!
Сейчас приехал в Рим профессор Арм<ин> Ник<олаевич> фон Геркан — сейчас в отставке — директор Германского Археологического Института в Риме. Он знает меня, как Вы, с 1922 г., т.е. еще с Берлина. Он готов был написать письмо в Литфонд, что в Гер<манском> Инст<итуте>было четверо наци: оба швейцара (портье), кассир и второй директор. Они подняли вопрос о моем исключении из института... и Геркану трудно было отстоять меня181. Он же — как только узнал, что я скрываю еврейку — вытащил из кошелька 2000 лир, тогда это было 100 дол<ларов>. А потом мы сумели достать фальшивый паспорт и Клара Ха-кельсон182 — рижанка — давала уроки немецкого языка, и жила своим трудом.
Но теперь кончено! Райсер нет в живых, Вы громко объявили, что я помогала жертвам нацизма — значит беспокоиться не о чем. Сам Геркан вырос в Риге и хорошо говорит по-русски. Ему чрезвычайно понравилась Ваша статья. А мои русские друзья в Риме в восторге от нее. <...>
Итог — Вы старше меня, и Жерби тоже старше меня. Не знаю, как Марк Слоним183! Во всяком случае — он не первой молодости. И вот я прошу вас троих — думать обо мне. Я кончаю свою жизнь в Италии, где нет пенсии старикам. У меня только одна пожизненная пенсия 10.ооо (16 дол<ларов>), от World Churches184. Работать больше того, чем я работаю, я не могу. За работу я имею 30 дол<ларов>, из которых я плачу и за бумагу, и за фотографии. Жить мне осталось немного — и потому я недолго буду обременять Литфонд. 50 долларов огромная помощь, но, к сожалению, у меня совершенно неожиданные расходы: рядом поселилась семья с десятимесячным ребенком. Он кричит день и ночь. Дома так построены, что решительно все равно, ревет ли ребенок у вас в комнате или за стеной. Над головой день и ночь бегала сумасшедшая американка на железных каблуках. Мы берем верхнюю квартиру — penthause — без соседей, ни с боков, ни над головой! (Американка неожиданно уехала). Это единственное решение вопроса, единственная возможность продолжать мою ученую работу: меня не будут будить ни в 2 часа ночи, ни в 2 часа дня — когда хочется хоть на часок прилечь и заснуть. <...> Правлению Литфонда я напишу отдельно.
И помните, что в далекой Италии живет старуха, которая думает о Вас и уважает Вас. <...> Ваша Татьяна Варшер.
Интересен с точки зрения характеристики личности Татьяны Варшер как «ученой женщины» рассказ известного американского ученого-археолога Вильгемины Яшемски185, которая в 1955 г., приехала с мужем-фотографом Стенли Яшемски в Италию, чтобы собрать материал для книги об античных садах. Одну главу в ней она планировала посвятить садам Помпеи. Когда же она впервые встретилась с Татьяной Варшер и рассказала ей о своих планах, то добавила, что, возможно, увы, все сады Помпеи уже описаны в литературе. Варшер посмотрела ей прямо в глаза и сказала: «Дорогая моя девочка, поверьте, Ваша первая книга будет полностью посвящена только садам Помпеи!». Яшемски пишет, что Татьяна Варшер дала ей свои ключи ко всем домам Помпеи, поэтому Вильгемина и Стенли могли заходить в любые места, которые их интересовали, открывать ворота любого дома. «О, это было просто чудо!». По ходу работы, изучая дом за домом, сад за садом, Яшемски стала понимать, насколько права была Варшер, когда говорила ей об объеме будущей книги. Из планировавшейся когда-то одной главы выросли три больших тома о садах Помпеи, создавшие Яшемски имя в научном мире.
Последнее письмо Т. Варшер к И. Троцкому из его YIVO-архива датировано 14 августа 1958 г. (Т.С. Варшер скончалась полтора года спустя). По своей тональности оно тоже вполне интимное, что свидетельствует о восстановлении прежних дружеских отношений. Письмо начинается с итоговой самооценки научной деятельности Татьяны Сергеевны — однозначно высокой! Затем следуют дежурные сетования на безденежье и бытовые трудности, соболезнующие утешения по поводу кончины жены И.М. Троцкого Анны Родионовны и в конце — очередные славословия «юбилейной статье» Ильи Марковича.
Дорогой Илья Маркович, вчера у меня был Ионотан Савиля186 — и произвел самое чарующее впечатление: скромный, сдержанный, вдумчивый и, несомненно, талантливый молодой человек, К сожалению, кроме самого простого гостеприимства, я ничего не могла для него сделать. У меня почти нет знакомых среди итальянских писателей. Есть — только те, которые пишут по археологии.
В Берлине я ведь тоже просиживала с утра до вечера в Археологическом семинаре при Берлинском Университете! А теперь в Италии! 63 толщенных тома — правда, не напечатанных, а только на машинке! 6.000 фотографий! Mingazzini — один из первых археологов Италии — сказал раз: «Не могу себе представить, что это работа двух рук! Мне всегда думается, что это труд целой Комиссии!» И моя журналистика — только «между прочим». А когда Вейнбаум перестал печатать мои статьи, у меня вообще пропала охота писать в газеты. Так — иногда, для Русской мысли, кот<орая> не может платить корреспондентам. А денег мне никогда не хватает, — хотя на квартиру мне дают деньги, но только на квартиру, — а здесь: газ, свет, отопление налоги, телефон... Без телефона ни я, ни моя подруга, кот<орая> заменяет мне дочь, обойтись не можем. Ей по службе, а мне — из-за фотографий и библиотек, а главное — переговоры с учениками. Мои ученики по археологии и есть моя слава! <...>
У меня по утрам странные боли в груди — думаю это предвестники скорой смерти. Я с удовлетворением прочла о вашем докладе, значит Вы, пережив самое страшное (увы, неизбежное) горе — остались самим собой! Как я помню, — нет, не помню, а вижу и слышу, — Григория Адольфовича Ландау187, — а этому будет 35 лет! Когда пришло известие о расстреле моего мужа, он сказал: «только продолжайте Вашу работу, готовьтесь к Помпеям и больше пишите в нашем «Руле», с работой все переносится легче!»
