Бедный Григорий Адольфович — ведь мы не знаем, как он окончил свои дни!188
Ваша статья обо мне не есть только статья. Это мое утешение! Если бы Вы знали, какую радость Вы доставили моим друзьям — особенно Ольге Александровне Шор, подруге Вячеслава Иванова!
«Бедный Григорий Адольфович» Ландау сказал когда-то: «Близкими можно считать людей с той минуты, когда они теряют способность всматриваться друг в друга»189.
Илья Троцкий и Татьяна Бартер более 3о лет общались друг с другом лишь по переписке, да и то не очень оживленной; «ученая женщина» все же не являлась для Троцкого столь близким человеком, как для А. Жерби, который в своем некрологе покойной190 говорит о ней именно
...не как об ученом, а как о близком мне человеке, о ее незаурядной доброте и отзывчивости сердца. В ней сочетались редкие качества: ум, доброта и чуткость. Во время войны она приютила у себя и скрывала еврейку, когда это было сопряжено с риском для ее жизни. Сейчас же после войны она взяла к себе в дом семью с ребенком; время было трудное, ребенок был маленький, а она так просто приняла к себе этих людей. И как она любила этого мальчика <...> и была счастлива, когда он звал ее бабушкой и отвечал ей своим доверием и смехом на все ее ласки и заботы. Ее знали все дети в округе за ее живую заботу и принятие участия в их играх и горестях. <...> С какой радостью занималась она распределением вещей, которыми ее американские друзья снабжали ее <...>, зная ее отзывчивость; и одевала она не только близких ей людей, но часто и совсем незнакомых; достаточно было сказать ей, что кому-то нужно пальто, не успокаивалась она, пока пальто не было доставлено кому надо. <...> она могла действительно поделиться последним. К ней можно было придти и рассказать о своих нуждах, и люди всегда находили в ней отклик, понимание, человеческий совет и моральную помощь. В ней самой было так много энергии и живого интереса к жизни, а также, благодаря ее темпераменту, было что-то детское; она могла и легко обидеться, и вспылить, но, если бывала неправа, тут же имела мужество признать это.
Неудивительно, что у нее во всем свете было такое количество друзей, и в самых разнообразных слоях общества: от простых рабочих Помпеи до самых больших ученых. Все эти качества, <что> редко бывают собраны гармонично в одном человеке, <...> и создали ее незаурядную личность. Она оставит память о себе <...> как о выдающейся русской женщине, которая <...> в тяжелых условиях эмигрантской жизни своим талантом и настойчивостью создала огромный труд о Помпее.
По большому счету Татьяне Варшер в жизни принадлежали две вещи — душа живая да ученая работа.
«Среди потухших маяков»: письма С.И. Орема И.М. Троцкому
В письме от 20 июня 1961 г., посланном из Парижа, Алексей Гольденвейзер — хороший знакомый И.М. Троцкого (о нем см. выше в Гл. 4), рассказывает ему о своих встречах с представителями русской эмиграции первой волны — их былыми соратниками: масонами, общественниками, деятелями культуры. Поименно перечисляя тех, с кем удалось повидаться,
А.А. Гольденвейзер одновременно хлопочет о своем гимназическом товарище, живущем в Бразилии и нуждающемся в материальной помощи.
Дорогой Илья Маркович! Привет из Парижа. Приехал сюда 15-го, Евг<ения> Льв<овна>191 приезжает из Москвы сегодня или завтра. Находимся в разгоне, как всегда в Париже. В воскресенье читал доклад в очень душном зале <...> народу было не так уж много. Аудитория весьма преклонного возраста.
Получил прилагаемое прошение от моего товарища по гимназии Ивана Делекторского192. Ему Литфонд уже однажды помог. Я его очень рекомендую <...>, он находится в сильной нужде. Быть может, Фонд вышлет ему, что сможет, непосредственно в Бразилию.
Что слышно в Нью-Йорке? От Я.Г.193 получил вчера письмо. Буду 23-го в заседании «Социальной комиссии» Тейтелевского комитета194 и поговорю с присутствующими <насчет — М.У.> статьи195 о еврейской эмиграции в Париже.
В Нью-Йорк возвращаюсь 10 июля. <...>
Я видел пока Кантора196, Мазора197, Рубинштейна198. Альперина199 увижу на заседании.
Бросается в глаза, что из всей когорты одряхлевших парижских эмигрантов никто не воспользовался случаем прибегнуть к помощи А.А. Гольденвейзера, имевшего заслуженную репутацию «общественного защитника». По-видимому, во Франции худо-бедно, но уже функционировала система социальной помощи малоимущим.
В странах же Южной Америки, куда, как отмечалось выше, после войны хлынул поток русских Ди-Пи, с социальной помощью престарелым и инвалидам дела обстояли из рук вон плохо.
Уехав из Аргентины в США, И.М. Троцкий сохранил самые широкие деловые и дружеские связи в Буэнос-Айресе. Либеральные представителем русской литературной общественности в Южной Америке в его лице, возможно, видели своего рода ходатая за их интересы в Литфонде и газете «Новое русское слово», которая неизменно проявляла интерес к культурной жизни русской диаспоры во всем мире. Оказавшись, как секретарь Литфонда, в эпицентре благотворительной деятельности этой организации, И.М. Троцкий стал как бы маяком, к которому тянулись нуждающиеся южноамериканские Ди-Пи. В этом аспекте показательно вышеприведенное письмо А. Гольденвейзера, в котором он просит Троцкого помочь русскому эмигранту из числа такого рода просителей.
Нельзя не отметить, что в списке опекаемых И.М. Троцким южноамериканских просителей, хранящемся в его YIVO-архиве, значится только одна фамилия явно еврейского происхождения, все остальные — этнические русские. Однако Литфонд был «общероссийской», а не «еврейской» организацией, хотя и существовал главным образом на пожертвования состоятельных евреев. Более того, в затруднительных ситуациях финансового характера его руководство и, в частности, И.М. Троцкий, пользовавшийся большим уважением и доверием у различного рода меценатов, обращались за помощью и к сугубо еврейским организациям.
В YIVO-архиве И.М. Троцкого сохранились просительные письма от трех эмигрантов-«аргентинцев»: Евгения Николаевича Гагарина — бывшего офицера русской армии, автора мемуаров и поэта200; Ивана Филипповича Скворцова — агронома, политического деятеля народнического толка, который, согласно его собственноручной «Краткой автобиографии»,
В 1917 году принимал деятельное участие в Февральской революции, являлся членом Центр<ального> Исп<олнительного> К<омите>та Советов крест<ьянских>, раб<очих> и солд<атских> депутатов доболыпевистского созыва», до 1944 г. работал агрономом «в разных местностях России <...>, подвергался систематическим репрессиям НКВД в порядке административных выселок. При немецкой оккупации <работал> в качестве директора Губернского земельного управления по ликвидации колхозов и организации единоличных крестьянских хозяйств. В 1944 году с отступлением немецких войск эвакуировался в Германию. <С 1948 г. жил в Аргентине, где в 1956 г. издал — М.У.> печатный труд в двух книгах под названием «К земельной реформе новой России»201;
и Сергея Ивановича Орема — старого «русскословца» и хорошего знакомого И.М. Троцкого. В научной литературе практически отсутствуют сведения об этом популярном до революции журналисте и тетральном критике. Выдержки из его писем, относящиеся к первой половине 1960-х, проливают некоторый свет на его судьбу.
Первое письмо, присланное И.М. Троцкому из Буэнос-Айреса, датировано 8 апреля 1962 г. Само по себе весьма короткое, оно содержит большую приписку, сделанную М.Н. Подольским202 — журналистом-эмигрантом, ровесником С. Орема, после бегства из России жившим с ним вместе в Сербии и, по всей видимости (как явствует из текста), хорошим знакомым И.М. Троцкого.
