П. М. Ярцев, человек угрюмо сосредоточенный, желчный и раздражительный, страстно любил театральное искусство и хорошо разбирался в ведущих направлениях современной сцены. Конечно, по знаниям, по художественному вкусу он стоял на голову выше киевских рецензентов, привыкших, как школьные учителя, ставить актерам отметки.
…П. М. Ярцев принес на страницы „Киевской мысли“ совсем иное. Он анализировал рисунок актерских ролей, отмечал удачные и неудачные интонации, мимику, малейшие подробности игры, восторженно приветствовал удачи и зло критиковал ошибки, промахи, даже мелкие упущения актеров. Ярцев писал сложным, затрудненным языком, словно запутывался в паутине слов, ища выражения мучившей его мысли. Рецензии Ярцева были столь необычны, что не могли не задевать за живое киевских театралов. Некоторые считали его глубочайшим знатоком театра, жрецом музы сцены, другие же воспринимали его как несправедливого критика, грубостью своей прикрывающего чуть ли не невежество.
В действительности Ярцев предъявлял необычайно высокие требования к театру. Он, например, считал, что соловцовцы не смеют браться за трагедию, она им просто не под силу. Когда театр анонсировал „Грозу“ Островского, Ярцев неосторожно обмолвился в одной из рецензий, что „Гроза“ непременно попадет под его удар, так как он убежден в полном провале спектакля.
Ярцев, в отличие от других рецензентов, держался обособленно, не посещал кулис, артистического фойе, не сидел с актерами в „трамвайчике“. И актеры в свою очередь чуждались его и боялись попасть под разящее перо критика.
„Грозу“ решили дать утренником. Зал был переполнен учащейся молодежью, учителями, но и постоянные посетители этого театра пришли на премьеру, хотя, как правило, они не любили утренних спектаклей. Протяжный звук гонга, обычно служивший сигналом для открытия занавеса, все не раздавался. Наиболее экспансивные зрители начали хлопать в ладоши и даже стучать ногами. Наконец прозвучал удар гонга, но занавес не открылся, а на авансцену вышел режиссер В. Н. Дагмаров и заявил, что актеры отказываются начинать спектакль, прежде чем рецензент Ярцев не покинет зрительный зал.
Поднялся невообразимый шум. Часть публики приняла сторону актеров, часть громко протестовала против своеволия соловцовцев. П. М. Ярцев поднялся со своего кресла, не спеша спрятал блокнот и карандаш, которым он имел обыкновение делать пометки во время спектакля при свете карманного фонарика, и вышел. Вслед за ним из солидарности ушли рецензенты всех киевских редакций. Только тогда начался спектакль.
Этот небывалый в истории театра конфликт длился несколько недель. В местных газетах не появлялось ни одного слова о театре „Соловцов“. Дело кончилось неким компромиссом: труппа театра признала свое поведение неправильным, Ярцев вернулся к своим обязанностям, но писал уже гораздо сдержаннее и умиротвореннее.
Через год или два он оставил Киев и вернулся в Москву» (А. Дейч. Голос памяти).
«Студентом познакомился я с П. М. Ярцевым – острым, парадоксальным, требовательным; он мало участвовал в московской прессе, сотрудничая преимущественно в петербургской „Речи“ и в „Киевской мысли“. Он был суховат, философичен, и я его немного побаивался. Как-то – он был человеком несправедливой судьбы, – криво усмехаясь, сказал: „Когда-нибудь вы узнаете, какая мука быть рецензентом, идти в театр, когда не хочешь, смотреть то, на что тебя не тянет, и говорить людям правду в лицо“» (П. Марков. Книга воспоминаний).
ЯСИНСКИЙ Константин Алексеевич
около 1878 – около 1905
Художник. Однокурсник и друг К. Малевича и И. Клюна.
«В художественном училище Ф. И. Рерберга одновременно со мной и Малевичем [в 1905 году. – Сост.] учился художник Константин Ясинский (младший). Он был очень талантливый молодой человек, но страстный поклонник Оскара Уайльда, которому подражал во всем: в походке, в костюме, во всем своем быту; говорил его афоризмами, картавил так же, как О. Уайльд. Картины его также были эстетического направления: „Ночное кафе“, „Венера XX века“. Венеру он изобразил голой женщиной бальзаковского возраста (лет за 50), полной и обрюзгшей; по лицу и по всей ее фигуре видно, что она в жизни своей видала всякие виды, хорошо и бурно пожила. В живописи и рисунке он был последователем художника Обри Бердслея. Когда мы встречались с ним в кафе или в кабачке, мы всегда страстно спорили, причем мы с Малевичем пили пиво или водку, а Ясинский тянул неизменно свой грог. Однажды мы зашли к нему посмотреть его последние произведения и, конечно, заспорили об искусстве. Мы ему говорили о преимуществе кубизма, а Ясинский развивал воззрение эстетическое. В самый разгар спора вдруг Малевич вскочил и громко в упор Ясинскому сказал:
– Молчи, Ясинский, задушу! Что ты нам свой „сифилитизм“ проповедуешь?!
Одевался он в стиле гротеска.
Вскоре Ясинский сошел с ума (прогрессивный паралич) и умер в больнице» (И. Клюн. Казимир Северинович Малевич).
ЯСИНСКИЙ Иероним Иеронимович
псевд. Максим Белинский, Независимый, М. Чуносов;18(30).4.1850 – 31.12.1931
Писатель, поэт, переводчик, журналист, коллекционер, мемуарист. Возглавлял литературно-художественное общество «Страда» (1915–1916). Редактор газеты «Биржевые ведомости» (1898–1902) и литературного приложения к ней «Новое слово» (1908–1914), журналов «Ежемесячные сочинения» (1900–1903), «Почтальон» (1903–1909), «Беседа» (1903–1907). Публикации в журналах «Новое обозрение», «Вестник Европы», «Устои», «Будильник», «Пчела» и др. Сборники рассказов «Шесть рассказов» (СПб., 1881), «Киевские рассказы» (СПб., 1885), «Люди и нелюди» (СПб., 1904) и др. Повести и романы «Искра Божия» (1882), «Бунт Ивана Ивановича» (1886), «Всходы» (1886), «Иринарх Плутархов» (1890), «Старый друг» (1891), «Великий человек» (1888), «Лицемеры» (1894), «Нечистая сила» (1896), «Убийство на постоялом дворе» (1897), «Первое марта» (1900), «Под плащом Сатаны» (1909), «Жар-птица» (1910), «Крепостники» (1916), «Роман моей жизни» (1926) и др. Сборник «Стихотворения» (СПб., 1888).
«…Я с любопытством разглядывал его фигуру, в оливковой, вылинявшей разлетайке, с головой, заросшей со всех сторон волосами… Помимо огромной копны сверху у него была предлинная борода, длиннейшие брови, да еще из ушей висели изрядные космы» (И. Грабарь. Моя жизнь).
«С Ясинским я был знаком мало, но уж очень меня, да и всех остальных, поражала его громадная голова, всегда взлохмаченная. Ходил он трепаный и грязный, и я редко встречал подобный тип литератора» (И. Павлов. Моя жизнь и встречи).
