лѣтъ тому назадъ. Отъ нѣкоторыхъ моихъ близкихъ знакомыхъ изъ университетской сферы, живавшихъ въ Лондонѣ, я слыхалъ, что это — общество, задавшееся цѣлью сближенія Россіи съ Англіей, имѣетъ связь съ нашими охранительно-патріотическими кружками. Этого рода Россію приставляла довольно долго, въ лондонскихъ политическихъ и литературныхъ салонахъ, и одна дама, пишущая подъ иниціалами О.К. — довольно извѣстная и у насъ. Едва ли она была не единственная русская, завязавшая обширныя знакомства въ разныхъ сферахъ Лондона, начиная съ самыхъ высшихъ. До сихъ поръ разсказываютъ про ея пріятельство съ Гладстономъ и многими другими его сверстниками, по политической борьбѣ. Можетъ быть, этой представительницѣ русскаго охранительнаго патріотизма мы обязаны тѣмъ, что «великій старецъ», заинтересовался многими сторонами русской жизни и во внѣшней политикѣ держалъ нашу руку больше, чѣмъ его предшественники.
Нужно только пожалѣть о томъ, что до сихъ поръ въ Лондонѣ русская интеллигенція не имѣетъ настоящаго пристанища. Эмигранты должны по необходимости держаться особо, но и ими англійское общество, вплоть до самыхъ феше небельныхъ и респектабельныхъ кружковъ, интересуется серьезнѣе, чѣмъ, напр., парижскіе соотвѣтственные кружки, такими же русскими эмигрантами, живущими на берегахъ Сены. Въ послѣднюю мою поѣздку почти каждый мой собесѣдникъ спрашивалъ меня непремѣнно о двухъ выдающихся эмигрантахъ, изъ которыхъ одинъ тогда былъ ушибленъ до смерти локомотивомъ. Имя его было довольно популярно во всемъ писательскомъ мірѣ Лондона; но еще популярнѣе имя графа Толстого — и романиста, и вѣроучителя. Я думаю, что въ англійскомъ образованномъ обществѣ, въ особенности между женщинами, ученіе графа Толстого нашло всего боляще сторонницъ. Въ Парижѣ, какъ я уже говорилъ, престижъ русскихъ романистовъ, въ томъ числѣ и графа Толстого, значительно поослабъ; а въ Лондонѣ каждая новая вещь Толстого производитъ еще сенсацію.
И по тону вашихъ собесѣдниковъ и собесѣдницъ вы чувствуете, что для нихъ исканіе истины русскаго вѣроучителя не предметъ простого любопытства, не курьезъ, а нѣчто такое, что глубоко волнуетъ ихъ, отвѣчая на чисто британскую потребность прислушиваться къ запросамъ совѣсти, искать осуществленія своихъ нравственныхъ идеаловъ.
Нашимъ языкомъ и литературой, и общественной жизнью англичане, въ общемъ, за послѣдніе годы занимались, быть можетъ, и не больше французовъ; но все это сдѣлалось тѣ политическихъ комбинацій. То, что вы теперь находите — не подкуплено въ патріотическомъ смыслѣ, тутъ ничто не пахнетъ той шумихой какая поднята была во Франціи на тему «альянса». За послѣдніе сорокъ лѣтъ, нѣсколько англичанъ составили себѣ имя своими статьями о Россіи, ея литературѣ и ея обществѣ, ѣздили къ намъ и оставались у насъ подолгу. Такими британцами были Рольстонъ, Мэккензи Уоллесъ и профессоръ Морфилль, о которыхъ я въ своемъ мѣстѣ, говорилъ подробнѣе.
Если сравнить то — какъ русскаго принимаютъ теперь во Франщи съ темъ, какой онъ пріемъ находитъ въ Англіи, даже когда онъ и рекомендованъ, то конечно, у французовъ ему покажется пріятнѣе. Съ нимъ больше будутъ носиться, говорить ему любезныхъ и льстивыхъ фразъ, но такой оселокъ врядъ ли надежный. Положимъ даже, что англичане насъ не любятъ вообще, т.-е. въ массѣ; но разспросите любого русскаго: профессора, писателя, техника, просто туриста — если только онъ желалъ, обращаясь къ англичанамъ различныхъ положеній и слоевъ общества — серьеенѣе знакомиться съ какими бы то ни было сторонами англійской жизни — и. онъ вамъ скажетъ, что нигдѣ не наталкивался на недоброжелательный отпоръ. Англичанинъ въ своемъ обхожденіи нѣсколько суховатъ, иногда чопоренъ, но въ немъ вы не чувствуете того снисходительно самодовольнаго взгляда на васъ, которымъ проникнуты и самые воспитанные свѣтскіе французы. И повѣрьте у каждаго образованнаго англичанина, каковъ бы ни былъ его тонъ, есть все-таки большее желаніе ознакомиться съ вами, какъ представителемъ другой страны, чѣмъ это мы видимъ у большинства французовъ, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда французъ отправляется «интервьювировать» васъ или ѣдетъ въ чужую страну въ качествѣ наблюдателя и корреспондента.
Французское и англійское вліяніе на нашу образованность, ходъ идей, и культурную жизнь вообще. — Итоги писателя 60-хъ годовъ
Во всѣхъ главахъ я подводилъ итоги разнымъ сторонамъ жизни двухъ столицъ міра и двухъ самыхъ культурныхъ націй Европы. И здѣсь мнѣ остается, въ видѣ заключительной ноты, высказаться еще, какъ человѣку моего поколѣнія, какъ русскому писателю 60-хъ годовъ, о томъ: какую ролъ играло французское и англійское вліяніе въ исторіи развитія нашей культурности вообще, въ мірѣ идей, вкусовъ и формъ общежитія.
Въ главѣ о прессѣ я упомянулъ о той рѣчи, которую предполагалъ первоначально произнести въ одномъ изъ лондонскихъ клубовъ на тему англійскаго вліянія въ Россіи и русскаго общественнаго мнѣнія объ Англіи. Я не знаю въ какой степени англійская печать откликнулась на содержаніе этой рѣчи, появившейся въ видѣ журнальной статьи въ «Contemporary Review». Я уѣхалъ изъ Лондона какъ разъ наканунѣ ея появленія. Да и время тогда было неблагопріятное: произошелъ министерскiй кризисъ, и вся печать была слишкомъ поглощена своими домашними дѣлами. Въ Петербургѣ, по просьбѣ редакціи «Сѣвернаго Вѣстника», я изложилъ этотъ этюдъ по-русски, строго держась англійскаго подлинника. Въ нашей печати я тоже не нашелъ откликовъ. Статья не возбудила, правда, никакой полемики кромѣ одной злобной замѣтки, но не вызвала и никакихъ сочувственныхъ комментаріевъ. И я былъ бы почти въ полномъ невѣдѣніи того — какъ наша «интеллигенція» (если уже не говорить о массѣ публики) смотритъ на этотъ вопросъ, еслибъ на одномъ изъ періодическихъ петербургскихъ обѣдовъ, гдѣ собирались разъ въ мѣсяцъ выдающіеся представители разныхъ сферъ нашей умственной и общественной жизни, эта тема не была мною поставлена въ видѣ итоговъ, которые я подвелъ подъ содержаніе моего этюда. И, сверхъ ожиманія, произошли очень оживленныя пренія, изъ которыхъ я позволю себѣ сдѣлать здѣсь нѣкоторые выводы.
Оказалось во-первыхъ, что всѣ мои меньшіе годами сверстники, по литературѣ и журнализму, а также профессора, адвокаты, общественные дѣятели успѣли нѣсколько позабыть, какое вліяніе англійскія философскія и публицистическія идеи: такіе мыслители, какъ Бокль, Милль, Гербертъ Спенсеръ, Люисъ и др. имѣли на наше умственное и литературное движеніе къ 60-мъ годамъ. Только меньшинство изъ собесѣдниковъ, и притомъ принадлежащихъ къ моему поколѣнію или близкихъ къ нему, признавало значительную долю вліянія за англійскими мыслителями и писателями, сорокъ лѣтъ тому назадъ, Въ собесѣдникахъ моложе насъ, если не во всѣхъ, то въ нѣкоторыхъ, сказалось и несвободное отношеніе къ Англіи и англичанамъ вообще. И даже люди съ высшими учеными степенями, напр., по юридическимъ наукамъ, стали распространяться на довольно-таки ненаучную тему о «коварномъ Альбіонѣ» и доказывать, что англійскія идеи намъ не ко двору, что будто бы Англія, и во внутреннемъ своемъ развитіи, держалась всегда себялюбивыхъ государственныхъ инстинктовъ, забывая, что въ
