маникюр и я. Я легко своими ножничками обрезала кожицу, отпустила длинные ногти и подрезала так, чтобы они имели красивую форму.
Однажды почему-то задержались на лестничной площадке при спуске в столовую. Аня Кондратьева, стоявшая рядом, взяла мою руку, посмотрела на нее. «Хороша ручка», — сказала она, поднесла ее к губам и неожиданно поцеловала. И, вдруг смутившись, поспешно прибавила: «Ты смотри, никому не говори, что я поцеловала тебе руку». Я, конечно, никому не сказала, но в душе осталось тепло от этой неожиданной ласки девочки, моей одноклассницы.
Карандаш
Я зачем-то выходила из класса. Когда я вернулась и села на свое место, я обнаружила на парте огрызок красного карандаша. Я машинально взяла его и стала что-то чертить им на клочке бумаги. Вдруг ко мне подскочила Мельникова. «Как ты смела взять мой карандаш?! Сейчас же отдай!» — закричала она грубо. Не успела я шевельнуться, как около Мельниковой стали две девочки. «Что ты, Мельница, к ней пристала? И вовсе не твой это карандаш! Уходи отсюда!» — резко сказала одна из них. Мельникова поджала губы, повернулась и ушла.
А я осталась сидеть в состоянии мучительных сомнений. Заступничество девочек было очень приятно. Грубости Мельниковой надо было дать отпор. Но… карандаш был действительно не мой. Может быть, он действительно принадлежал Мельниковой…
Как же мне быть теперь?
После некоторых колебаний я оставила карандаш на парте, и он исчез сам собой.
Поединок
На широком, выкрашенном белой масляной краской подоконнике классного окна, где так хорошо было играть «в камешки», Маруся Мельникова, которую в классе звали Мельницей, отплясывала какой-то фантастический и довольно дикий танец. Она размахивала руками, выбрасывала ноги, притопывала ими и пыталась кружиться. Ее пелеринка сбилась в сторону, передник развевался. «Трам-там! Трам-там!» — напевала она. В этот момент в класс вошла отлучившаяся на время Наталья Николаевна. «Мельница!» — разъяренно, как всегда задыхаясь в момент гнева, выкрикнула Наталья Николаевна. «На-та-лешка!» — нимало не задумываясь, громко и раздельно крикнула Мельникова, прямо в упор глядя на Наталью Николаевну. Затем, притопнув ногами в последний раз, она спрыгнула вниз и с чувством оскорбленного, но восстановленного достоинства, приподняв одно плечо, направилась к своей парте.
Вечером мы, смеясь, рассказывали отсутствовавшим в тот момент в классе о дерзкой, но не лишенной остроумия выходке Мельниковой как о чрезвычайном происшествии, как о своеобразном поединке, победительницей в котором трудно было признать нашу Наталью Николаевну. Курьезность этого эпизода повышало то обстоятельство, что взрыв чувства собственного достоинства исходил от Мельниковой, неряхи, лентяйки, девочки, не пользовавшейся уважением в классе.
Epouvantail (Пугало)
В нашем рекреационном зале на полках одного из высоких застекленных шкафов стояли великолепно сделанные в натуральную величину из папье-маше бюсты представителей разных рас. Укрепленные на деревянных резных подставках, они, очевидно, предназначались как наглядные пособия для наших занятий. Но нам их никогда не демонстрировали. Мы с Олей с интересом рассматривали сквозь стекло шкафа черную голову негра, удивительно красивое лицо краснокожего индейца и представителя желтой расы.
И вдруг мы с Олей обнаружили, что шкаф с этими выразительными фигурами не заперт. И у нас возникла озорная мысль извлечь из шкафа особенно понравившуюся нам фигуру индейца с его коричнево-красным лицом и, задрапировав его плечи в простыню, поднять его высоко над головой и явиться с ним вечером в дортуаре.
Нам удалось тайком пронести облюбованную нами фигуру в дортуарный коридор и спрятать. Когда же все улеглись, мы с Олей, завернув индейца в простыню, прошли в туалетную комнату, закрепили простыню вокруг его шеи. Под простыней я подняла его во всю высоту вытянутых вверх рук. Фигура получилась гигантской высоты и фантастически страшной. В таком виде я и показалась в дверях дортуара.
Дружный вопль ужаса огласил дортуар. Задержавшись в дверях несколько секунд, я резким движением сбросила своего индейца с вытянутых рук, завернула его в простыню, быстро пробежала к своей кровати, сунула под нее злополучную фигуру и улеглась в постель.
Была полная тишина, когда дежурная классная дама показалась в дверях дортуара. Она недоуменно оглядела тихо лежащих в своих постелях девочек и безмолвно удалилась.
Не помню, как нам удалось вернуть нашего индейца на место. Мне кажется, что наша шалость не имела последствий. Нас никто не видал. Но в моем письме к маме от 3 ноября 1919 года есть такая фраза: «Удивительное дело, хотя я и нашалила, Чапкина считает меня очень толковой девочкой и все время поручает мне заведовать разными делами…»
Другой шалости, кроме истории с индейцем, на моей совести не было. Может быть, она все же стала известна? Но она была значительно раньше моего письма маме.
Я тогда же, под живым впечатлением, описала ее по-французски «Epouvantail» — «Пугало». А сейчас мне просто не верится, что я была способна описать это приключение на французском языке.
Наше сословное самосознание…
Были ли нам, ученицам привилегированного учебного заведения, воспитанницам Института благородных девиц, свойственны дворянское самосознание, чувство социальной избранности, дворянская гордость?
Разумеется, от народа, от «простонародья», мы были отделены резкой чертой. Но родовитостью, знатностью ученическая среда нашего института отнюдь не отличалась. Я думаю, что многие из нас даже плохо себе представляли, что такое дворянство. Я знала о дворянстве по повестям Пушкина и Гоголя. Но все эти Дубровские, Муромские, Троекуровы, Берестовы, Маниловы и т. д.33 жили в моем сознании как литературные герои и казались далеким прошлым. Я, городская жительница, никак не связанная с дворянским поместьем, просто не знала, что я — дворянка. Да и не была я дворянкой. Мой отец в своем дореволюционном послужном списке в графе «сословие» писал: «Из мещан». Звание потомственного дворянина он получил с офицерским чином, Георгиевским крестом и золотым оружием34, заслуженным на войне. Так причислена была к дворянству и я. В институтские годы я ничего об этом не знала и совершенно не думала. В нашем классе было много дочерей офицеров. Лиза Савич, Нина Циглер были детьми состоятельных помещиков. Об этом я узнала позже и случайно. В классе моей сестры училась одна грузинская княжна Орбелиани. Сестра говорила, что это была очень милая, скромная девочка. Говорили, что в одном
