Им противостояло крыло «Хальк» (Народ), представлявшее беднейшие слои населения. Руководил МВД Афганистана бывший летчик, выходец из бедной семьи Саид Гулябзой. Основная масса членов НДПА в частях министерства обороны и МВД принадлежала «Хальку». Назначение Гулябзоя министром состоялось под давлением советской стороны, чтобы создать хотя бы видимость равновесия между «Парчам» и «Хальк» во властных структурах.
Советский посол Ф. А. Табеев поддерживал Б. Кармаля и соответственно информировал Москву. Кармаль же, Наджибулла и Нур делали все, чтобы устранить соперника по власти Гулябзоя, поддерживаемого МВД СССР.
Нарастание сил и авторитета царандоя вызывало сильное раздражение Б. Кармаля и многих высоких представителей власти. С их стороны проявлялось недружелюбие не только в отношение министра внутренних дел, но и всех кто ему помогал со стороны советского МВД. Против Гулябзоя были прямые выпады и угрозы. Дело доходило до того, что на основе сфабрикованных данных, под видом пресечения попытки переворота, на территорию, где находилось здание МВД, засылались группы захвата службы государственной информации, чтобы «вовремя» пресечь действия министра.
Осенью 1981 года, после приема в Советском посольстве узкого круга руководителей с афганской и советской стороны, когда все вышли на свежий воздух, сильно подвыпивший секретарь ЦК Нур Ахмад Нур настолько озлобился без видимых причин в отношении Гулябзоя, что выхватил пистолет и, передернув затвор, хотел в него стрелять. Только благодаря вмешательству окружающих удалось предотвратить выстрел. Впоследствии против Гулябзоя неоднократно предпринимались попытки компрометации и обвинения во всех тяжких грехах. С помощью сотрудников представительства МВД СССР он успешно противостоял обвинениям.
Генерал-лейтенант Н. Е. Цыганник прямо указывает: «Кроме слабости НДПА, среди многих других причин, которые в большей или меньшей степени повлияли на конечный исход событий, наиболее важной, по моему глубокому убеждению, была ошибочная ориентация советского политического руководства на представителей малочисленного крыла «Парчам». Ориентация, безоглядно утвердившаяся на втором этапе революции, после устранения Амина. Произошли серьезнейшие расхождения между целями революции, усилиями всех советских ведомств, оказывавших помощь в становлении власти, и фактическими действиями парчамистской верхушки, для которой главным было не благо трудового народа этой многострадальной страны, а удержаться у власти. Используя нашу помощь и вооруженную поддержку, — иметь возможность вести борьбу внутри партии за нейтрализацию, устранение халькистов.
Борьба парчамистского крыла за власть ради власти была видна афганскому народу, который практически ничего не получал от революционных преобразований, кроме деклараций, лозунгов и обещаний».
Под крыло «парчамистов» стали собираться представители афганской буржуазии, стремившейся сохранить свои землевладения. Среди них были министры, генералы и даже главный прокурор.
Руководство Министерства внутренних дел имело информацию, что и со стороны крупных землевладельцев, занимавших различные правительственные посты и контролировавших власть на местах, принимались всевозможные меры, чтобы помешать реализации земельной реформы, вплоть до вооруженного противодействия. Имелись сведения, что членом Политбюро, секретарем ЦК НДПА Нур Ахмад Нуром через соответствующие связи давались установки на карательные меры в отношении крестьян, посягнувших на его земельные владения в провинциях Кандагар и Логар. И эти установки исполнялись.
Представительство МВД СССР информировало руководство Советского Союза о необходимости политической и кадровой переориентации и обеспечения всяческой поддержки халькистского крыла, за которым стояли основные трудовые слои афганского народа и которое представляло основу партии в вооруженных силах. (Халькисты в них представляли подавляющую часть: в подразделениях Министерства обороны около 80, в МВД — 90 процентов от всего числа членов партии, состоявших на учете в этих ведомствах).
Однако в специально созданной Комиссии Политбюро по Афганистану приоритет отдавался информации посла, Представительства КГБ, партийного советника. ЦК КПСС ориентировало на безусловную поддержку ЦК НДПА во главе с Б. Кармалем.
Как отмечает Н. Е. Цыганник: «Наше мнение шло вразрез и с ним можно было не считаться».
Отметим, что когда в июне 1982 года рассматривался вопрос о срочном вводе 7–8 батальонов внутренних войск МВД СССР на территорию Афганистана, Щелоков занял твердую позицию: внутренние войска не вводить. МВД сумело отстоять свою позицию. Предложив взамен дополнительную помощь боевой и специальной техникой, продолжить формирование необходимого количества частей спецназначения царандоя. В сентябре было принято соответствующее постановление ЦК КПСС и Совмина.
Афганистан стал прелюдией стратегического поражения советской партийно-государственной системы.
К середине февраля 1989 года из Афганистана были выведены советские войска. В 1991 году пал Советский Союз.
4 декабря 1980 года был подписан закрытый Указ о награждении капитана милиции, входившего в отряд «Кобальт», Михаила Ивановича Исакова Орденом Ленина и Золотой Звездой Героя Советского Союза.
Щелоков распорядился, после полной медкомиссии, направить майора Исакова на учебу в Академию МВД на первый факультет, готовящий руководящие кадры.
Когда уже после смерти Щелокова Исаков приехал в Москву и спросил, на каком кладбище похоронен министр, сослуживцы настоятельно советовали не ходить туда, так как при министре Федорчуке всех, кто там бывает, берут на заметку. Но Исаков на могилу к Щелокову все-таки пошел…
И. В. Астапкин, генерал-лейтенант в/с
Что такое в Афгане советник?
Никогда я об этом не знал,
Не придумал бы и не ответил,
Если б в шкуре его не бывал.
Пусть советник «ближайшей» конторы
Не обидится, не упрекнет
За чуть-чуть приоткрытые шторы,
Где афганский советник живет.
Опыт прошлого за плечами
Нужен, словно озимый посев.
Мы весной начинаем сначала
Изучать быт, язык и рельеф.
И себя не считаем богами,
Не дано здесь привычных нам прав.
Пашем землю сохой и плугами,
Тот, кто пашет, — тот издревле прав.
Нелегка необычная ноша,
Неустроены отдых и быт.
Словно в волны бурливые брошен,
Курс сверяешь — куда тебе плыть.
Круг обязанностей не очерчен,
Нет приказов, инструкции нет.
Вот и крутимся в пекле, как черти,
Разбираясь, где тень, а где свет.
Бесконтрольны — беспрецедентно,
Слава творческому труду,
Жизнь вращается, как кинолента,
Словно листья в осеннем саду.
То, что делать приходится ныне,
Не приснилось бы дома во сне.
Давит бремя забот, как лавина,
За собою влекущая снег.
Мы в ответе без всяких приказов
За любое решение здесь,
Нам доверили многое сразу,
Оказали высокую честь.
И теперь здесь страну представляем,
Ту, которой достойнее нет,
Долг гражданский сейчас выполняем,
Перед Родиной держим ответ.
С мелочей начинали работу,
И отчеты учились писать,
Но другие мирские заботы
Заставляли бумаги бросать.
Под обстрелом тянуть заставляли
ЛЭП в Тагабе и Суруби,
Потому что рабочие ждали
И без дела сидеть не могли.
Чтоб работала слаженно, дружно
Экономика не на словах,
О продуктах заботиться нужно,
О мазуте и о дровах.
Семена доставать, удобренье,
Развозить по уездам, полям,
Беспокоиться, чтоб наводненье
Больших бед не доставило нам.
Ежедневно, часами беседы,
То с крестьянином, то с муллой.
Бесконечные жалобы, беды,
Мимо них не пройдешь стороной.
Мол, опять увели и убили,
Разорили родительский дом,
Что бандиты безжалостны были,
Гнев мой будет ответным судом.
Дайте мне вертолет и гранаты,
Мне знаком там любой уголок,
Все мужчины сегодня солдаты —
Пусть бандиты запомнят урок.
И советник — бывало — с рассветом
(Пусть за правду нас «ближний» простит),
Не дождавшись высоких советов,
Сам с наводчиком в горы летит.
Вертолет содрогается НУРСом,
Крепость черная сзади дымит,
И привычным, изведанным курсом
Через горы обратно спешит.
И тогда, по ущельям летая,
Где вершины над головой,
Ты поймешь — вертолеты сбивают,
Если вражеский дзот над тобой.
На работу пешком здесь не ходят —
БТР, вертолет или джип —
Смерть — старуха сторонкою бродит,
Удивляясь, что ты еще жив.
Вот к примеру, вчера в Кандагаре
Трех ребят прострочил автомат.
День, прошедший в ужасном кошмаре,
Будет памятней всяческих дат.
Любопытство присуще мужчинам,
После этаких передряг
Подсчитав, сколько дырок в кабине,
«По три на душу» — здесь говорят.
Не рассказываю я сказки,
И сгущать краски смысла нет.
По бронированным салазкам
Здесь давно уже бьют РПГ.
Тут оружья — на три поколенья,
(Автомат, пулемет, миномет),
Чтоб забрать его у населенья,
Изымать надо лет восемьсот.
Караваны бандитов ночами
Тащат тропами на ишаках,
То, что новыми смертями
Обернется от вас в двух шагах.
Банды платные из-за границы
Вновь с инструкциями идут,
И кровавые вереницы
Смерть и слезы народу несут.
Чтобы снова убить, покалечить,
Дом взорвать или школу поджечь,
Чтоб оружием обеспечить,
А обманутых в банды вовлечь.
Вы в понтонных делах разбирались,
Сидя там, за широким столом?
Там давно уж мосты не взрывали,
Много лет мирной жизнью живем.
Здесь же ищешь понтонного доку,
Чтобы бился без сбоя пульс трасс—
Взорван мост, а в Айнаке не могут
Буровые станки встать на час.
В Багроми, Лашкарге, Нангархаре
Грабят фермы, уводят коров.
Вертолеты к горам запорхали,
Здесь советники — за пастухов.
Похвалы от военных не жди,
Но однажды в зауженном круге
Генерал мой знакомый один
Говорил о советнике-друге:
Не просил, мол, он танков, солдат,
А что б скрасить течение буден —
Под кровать бросьте ящик гранат,
Спать ночами спокойнее будет.
* * *
Ну а ночи, афганские ночи.
До чего же они хороши.
Правда, выйти никто не хочет,
И на улицах — ни души.
В Кандагаре, Газни и Герате
С темнотой затевают концерт.
До утра огневые сонаты,
И каких инструментов в нем нет.
Где-то тоненько звякают пули,
Автомат заикнулся опять,
Триста третьи тявкают «буры»,
ДШК о себе дает знать.
РПГ как из бочки ухнет,
Рявкнет пушка, как в пирс прибой,
Все вокруг на минуту затихнет,
Чтоб оскалиться снова стрельбой.
После той музыкальной ночи
Не узнать в Чарикаре наш дом,
Окна, будто огромные очи,
Озирают пожары кругом.
А в Герате шальная пуля
В спальню — шлеп и волчком на столе,
Коль тебя она вновь минула,
Значит, будешь ты жить до ста лет.
Мы под утро на жесткой постели
Лишь с рассветом заснем чуть-чуть,
И не спится нам в БТРе —
Зябнут ноги и стынет грудь.
Эх, в лесу, на зеленой бы травке,
Полежать где-нибудь под Москвой.
Эти мысли, как будто пиявки,
Жалят мозг напряженный мой.
Но заботы мирские наши
Рвут мечты паутинную нить,
Вновь влипаем в будни, как в кашу,
И порою — хоть волком выть.
Выбивает из равновесья
Боль, сильнее, чем зубы сверлит, —
Многочисленные известья,
Что опять кто-то где-то убит.
Здесь террор по-восточному сложен:
Хлоп — и спрятаны в воду концы,
Детям, внукам узнать невозможно,
Как погибли сегодня отцы.
Вот опять принесли донесение:
Снова банды с Востока идут,
Начинается наше «сраженье»,
Чтобы шла операция тут.
Эти «битвы» за операции —
Сколько проигрышей и побед!
Через ЗАСы, ВЧ и рации
Согласовываешь ответ.
Умоляешь, ругаешься, просишь,
Давишь на генеральский погон:
Оргядро, что в уезде, — не бросишь,
Дайте роту иль батальон.
И, бывало, приходится с ротой
Проползти по грязи, хоть умри,
Вдоль арыков, в кяризах с пехотой,
Где-то там, под Пули-Хумри.
…Окружили банду в ущелье,
Все, победа, последний рывок!
А душманы клопами в щели, —
Расползлись, каждый в свой уголок.
Из пещер ощетинились доты,
И пробиться невмоготу,
Полегла половина роты
У Пандшира и Джигату.
Вот сегодня, чуть солнце спрячет
Луч последний в апрельский закат,
Будет новый удар назначен,
Впереди, как всегда, «Каскад».
Хорошо, если обойдется,
Парни завтра вернутся домой,
Ну, а ежели кровь прольется,
Кто в ответе за них головой?
Кто просил, добивался и клянчил?
Заверял командиров — кто?
А теперь виновато прячет
Взгляд в распахнутое окно.
И пускай допустил оплошность
Тот, по ком долго литься вину,
Уважаем мы осторожность,
Но на мертвых не валим вину.
Ночью длинною вспоминаем,
Под глазами — погибших тень,
И вину на себя принимаем
Мы без скидок на черный день.
Для чего эти наши жертвы?
Проливается наша кровь?
Я вопрос этот, глядя на мертвых,
Задаю себе вновь и вновь.
Отвечают простые люди,
Те, которые сеют и жнут.
Говорят, если вас не будет,
Нас растопчут, нас завтра убьют.
Отвечают зверства душманов,
Сцены ада в глазах по сей миг,
Отвечает стон женщин Пагмана,
Дочерей их предсмертный крик.
И расстрелянные дети,
Не разжавши с портфелем руки,
Кто тянулся к знаниям, к свету,
Будто к лампочке мотыльки.
Мне рассказывал наш полковник:
За спасенье детей своих
Целовал ему руки паломник,
Самый первый из всех святых.
Отвечают пещеры Герата,
Кандагарский огонь ночной,
Отвечают наши солдаты
Честью, мужеством и борьбой.
Быт наш будничный незатейлив,
По-мужицки удобен и прост,
То недельное разговенье,
То двухмесячный длинный пост.
Нас запретом пугнули нечаянно:
Мол, шесть литров, не больше, в год!
Но стаканом граненым встречаем
Мы любого, кто к нам зайдет.
Не прервет христианский обычай
Ни приказ, ни исламский запрет.
Наливаем в стакан привычно
То, чего в изобилии нет.
Или женский вопрос? Пустяки ли?
Кто без милой полгода в войне,
Мужики все, конечно, такие
В Крым путевки достойны вполне.
Ну, а тех, кто весь год под чадрою
Не увидел приятных нам черт,
Наградить бы путевкой такою,
Позавидовал чтобы и черт!
Я теперь сам и повар, и прачка —
Сам готовлю, стираю белье,
От себя я не прячу заначку —
Все, что выдадут — все мое.
Накуплю безделушек в дуканах
(Броский, редкостный здесь товар),
Правда, жены добром не вспомянут:
Где такого дерьма, мол, набрал.
Недосуг здесь нам в тряпках копаться,
Этикеток сличать клеймо,
Лишь глазам бы не разбежаться,
Потому и берем дерьмо.
Почта, письма, из дома вести,
Не насытимся ими всласть.
Пять получим, пятнадцать, двести —
Все равно еще будем ждать.
От среды до среды считаем
Дни, когда прилетит самолет,
Так недели, как лед, растают,
В среду нас самолет унесет.
Улетим мы в родные дали,
К тем, кто ждет, кто на год постарел.
Мы афганцам сердца отдали,
И висок у меня забелел.
Под афганской небесной синью
Много встретили мы друзей,
Но родные поля России
Полюбили еще сильней.
Если честно сказать и трезво —
Каждый день на счету у нас,
А тем более перед отъездом —
Долго тянется каждый час.
* * *
Мы — советники, мы — соратники
По великой и трудной борьбе,
За год стали родными братьями,
Благодарны своей судьбе.
Пусть не каждый — все, что здесь сказано —
Сам за этот год пережил,
Но коль будет нам вновь приказано,
Точно выполним, все как один!
Кабул.
