люди поменялись перепутанными ранее портфелями. Едва миновав первый поворот, он остановил машину. Рядом с ним сидел младший сын.
Он протянул руку и взъерошил его непослушную шевелюру.
– Папа, – выдохнул сын и потянулся к нему.
Он крепко обнял малыша и вдруг почувствовал себя таким предельно одиноким, словно уже переступил невидимую грань. Слезы выступили на глазах и потекли по небритым щекам.
– Папа…
– Сейчас поедем, – глотая соленую влагу, ответил он.
День стоял жаркий. Я сидел у открытого окна, закинув ноги на подоконник, и пил пиво. Жена с детьми отдыхали в лагере – взявшись за руки, они ходили по лесу, а я в это время банально сосал прямо из горлышка.
Я допивал третью бутылку. Допивал и одновременно уговаривал себя поднять зад и пересесть к компьютеру. На счет раз я должен был вскочить со стула, на счет два…
Допив бутылку, я тут же открыл новую. На счет раз.
– Так ты никогда, слышишь, никогда не станешь писателем, – произнес я вслух.
Или… Стоп.
Кто это сейчас сказал? Оглянувшись, я увидел себя в зеркале платяного шкафа. Там, внутри, в шкафу, я сидел, раскачивался на задних ножках стула и смотрел на самого себя.
Я успокоился, потому что мой вид был не страшен. Я вообще был абсолютно здоров и очень даже нормален. В то же время последнее обстоятельство меня немного беспокоило. Я был уверен, что, будучи нормальным, я не смогу хорошо писать. Мне нужно было как-то замутировать не в лучшую сторону. Как-то отличиться, заляпаться в чем-то.
Хотя бы пузо отрастить, что ли.
Я вспомнил Достоевского, спустившегося в ад за Свидригайловым. Или за Смердяковым, какая разница. Может, он за ними обоими туда спускался. Не в этом дело.
Я сделал большой глоток и задумался. Я думал, что вот, спускаясь в ад и потом топая оттуда наверх, он же не мог не замараться. Что там у него было под ногами? Ведь он наверняка ботиночки свои зафаршмачил, а? И ад вошел в него через эту грязь, впитался в него пылью огненной пустоши. И значит, решившись вытащить оттуда своего будущего проклятого персонажа, он на своих плечах вынес частичку этого ада. И сам стал его воплощением.
Эта мысль была достойна пары глотков. Пары хороших безоглядных глотков.
У каждого свой ад, сказал однажды один писатель.
Рай открыт для всех, сказал другой.
Первым был Бук, второго я тоже знал. Я мог принять эти слова на веру, а мог не поверить ни одной букве. Чтобы как-то возразить или же согласиться, я должен был выдать миру свою версию. Свой, так сказать, хит.
Я сидел, пил пиво, потел и думал…
Звук, который донесся до моего слуха, был странен, как гудок паровоза в консервной банке.
Я поднял глаза и увидел Карлсона. Он приземлялся на мой подоконник. За его спиной работал пропеллер. Посадку давай! – вспомнилось из далекого детства.
– Варенье есть? – спросил мультяшный герой.
– Только пиво, – ошарашенно ответил я.
Карлсон махнул пухлой ручкой:
– Хуй с ним – давай пиво.
Он был похож на безумного лилипута, сбежавшего из психушки и приделавшего на спину вентилятор. Я протянул ему бутылку, и он в три глотка добил ее содержимое.
– Короче, – проговорил Карлсон, провожая взглядом бутылку, – я за тобой.
Мне вспомнился анекдот про канарейку и ее маленькую зеленую смерть. Во рту пересохло.
– А ты кто?
– Я, блять, Вергилий, – сказал он.
– Вергилий? – переспросил я.
– Ну, – подтвердил Карлсон. – Готов спуститься в ад?
Так, допрыгался, – мелькнуло в моей голове.
– Прямо в самый ад? – спросил я.
Карлсон важно кивнул.
Если это была белая горячка, то выглядела она вполне себе ничего – со мной случались вещи и пострашнее.
– Но почему в ад? – Я пытался потянуть время в надежде, что наваждению не хватит воздуха, и оно задохнется. – Мне нужно к хорошим людям.
Карлсон усмехнулся.
– Все хорошие люди – там, – он показал пальцем туда, куда улетела пустая бутылка.
Верил ли я ему? А что, у меня был выбор?
– Я бы хотел найти Бука. Он там?
– Спрашиваешь, – хмыкнул Карлсон. – Они все там.
– Они? – переспросил я.
Вместо ответа он вытянул ножку, ткнул меня ботинком в грудь, и я вместе со стулом грохнулся на спину…
Казалось, ничего не произошло. Я шел по коридору средней школы № 30, и за те пятнадцать лет, пролетевших с тех пор, как я ее закончил, не изменилось ничего.
Карлсон-блять-Вергилий семенил рядом. Он почему-то не летел, видимо приберегая патроны на крайний случай.
В школьном коридоре было тихо, и звук наших шагов гулко бился о стены. Ярко горели лампы на потолке. За окнами была ночь.
Мы здесь одни? – хотел спросить я у своего провожатого, но не смог вымолвить ни слова.
Такое впечатление, что у меня не было рта. Подняв руку, я дотронулся до своих сжатых губ.
Пройдя коридор, мы свернули направо и оказались на лестнице. Карлсон резво перебирал своими заготовками, словно опаздывал на урок. Какого черта мы здесь делаем? – болталось в моей голове. Я, конечно, не думал, что мы сейчас в аду (все-таки я уважал ад, чтобы так его себе представлять), но, может быть, в туалете был какой-нибудь унитаз, всасывающий в его зловонные недра, – как знать?
Поднявшись на второй этаж, мы прошли мимо колонн небольшого холла и свернули налево. Теперь-то я понял, куда вел меня мой проводник. Мы подходили к двери моего класса.
– Подожди здесь, – шепнул Карлсон, затем поплевал на ладошку и, потянув ручку на себя, открыл дверь.
В образовавшемся проеме я увидел то, что происходило внутри. За партами сидели люди. Они все что-то писали. За первой партой в ближайшем к двери ряду восседал бородатый мужик и, склонив голову набок, строчил как угорелый, судорожно сжимая в руке шариковую ручку. Это был Достоевский.
Желая удостовериться, я нагнулся, пытаясь рассмотреть хоть что-то в замочную скважину, но тут же отшатнулся. Дверная ручка была раскалена, от нее шел жар.
Если тут был Достоевский, то вполне мог оказаться и Бук. Что я скажу ему, когда он выйдет?
Карлсона долго не было. Я подумал, что, может быть, и его, усадив за парту, заставили что-то писать. Что они все там пишут? Блядь, что мог писать Достоевский? Или Бук, если он действительно был там?
Наконец дверь отворилась, и в коридор вышел мой провожатый. Парень с пропеллером был один. Он кивнул мне и направился в туалет. Я поплелся за ним.
Прежде всего он крепко выссался.
Я стоял сзади и ждал, пока он
