в карман куртки за новым шурупом. Вынимаю все, что есть. – На, чтоб больше не передавать.
Вся горсть весело звенит по крыше. Для аплодисментов это жидковато, скорее, напоминает зубовный скрежет.
Женя изумленно глядит на меня.
– Тихо, спокойно, – предупреждаю я. – Только не ори.
Ухватившись за привязанную к кирпичной трубе веревку, я начинаю спускаться по скату. Перебирая руками, сползаю вниз по оцинкованным листам, к самому краю, куда прислонен конец деревянной лестницы. Кровля гладкая, только торчат крепежные головки.
Ногой нащупываю верхнюю перекладину. Затем следующую.
– Женя! – кричу я наверх.
Из-за конька со стороны противоположного ската появляется голова в зеленой вязаной шапке.
– Ну?
Я отпускаю веревку и перехватываюсь за лестницу. Мне хочется сказать ему что-то ободряющее, но я не нахожу нужных слов.
– Держись, – говорю я.
– Давай быстрее, – просит он. – Холодно тут сидеть.
Да, холодно, это правда. Мороз градусов за двадцать. Мы тут пятый день. Сегодня должны закончить, и завтра – домой. Оттого у меня прекрасное настроение, хотя я замерз не меньше Жени.
Я оббегаю дом, отхожу на несколько метров, чтобы скат открылся мне весь.
Женя сидит на самом верху, на маленьком прямоугольном островке обрешетки. Осталось положить последний лист, чтобы ее закрыть.
– Красота, – говорю я, любуясь ровными кровельными рядами.
Ниже ярко горят гроздья рябины – единственное деревце, которое удалось сберечь вблизи строительства.
– Ну, чего ты там вылупился? – кричит Женя. – Тащи крепеж!
Он заикается, но когда кричит, это не заметно.
Я захожу в баньку, где мы живем, и шарю под полком в поисках крепежа. В маленьком помещении натоплено, ярко горит электрический свет. Не найдя ничего похожего, я снова выхожу на мороз.
– Нету там крепежа! – кричу я Жене.
– Не может быть!
– Может!
– Тогда ищи там, куда уронил! – взрывается он.
Я уронил, ага. Вот сволочь. Умеет все вывернуть наизнанку. Так, спокойно. Примеряясь взглядом, я подхожу к дому.
Снег возле стены утоптан, везде разбросан разный строительный хлам. Попробуй найди тут хоть что-нибудь.
– Ну что? – Женя, похоже, и правда замерз.
– Трех хватит? – Я нахожу только три шурупа. Остальные куда-то сгинули.
– Четыре! Как минимум!
Больше нет. Хватит ему трех! Но, зная Женю, я шарю по карманам и нахожу еще один. Последний, контрольный, пиф-паф ему в голову!
Обогнув дом, подхожу к лестнице. Деревянные перекладины скрипят под моим весом. Женя тяжелее меня, под ним они стонут. Забравшись наверх, я хватаюсь за веревку и встаю на скат. Перехватывая руками, делаю шажок и поскальзываюсь.
Сбитая моей ногой лестница исчезает из поля видимости. Как будто ее не было.
Ошеломленный случившимся, я добираюсь до конька.
– Принес?
Женя аккуратно принимает у меня крепеж, прячет в карман. Затем вытягивает из-под обрешетки последний лист. Выгибаясь, металл издает клекот гусиного косяка, словно прощаясь с вольной жизнью.
Надо ему сказать о лестнице, но я почему-то молчу. Мне не хочется сейчас портить себе настроение. Это глупо, но не в этом ли желании проявляется моя суть?
Женя обвязывается веревкой и спускается ниже, выравнивая лист по ряду. Я рулю, сидя на коньке.
– Как там у тебя? – спрашивает он.
– Нормально, – отвечаю я.
– Тогда держи.
Я держу. Женя вгоняет шурупы.
– Ну, вот и все. – Приторочив к поясу инструмент, он ползет по веревке ко мне.
Если бы.
– Женя, – говорю я. – Лестницы нет.
– Как нет? А где она?
– Упала.
Он делает резкое движение, и шуруповерт срывается с пояса. Нехотя едет вниз с противным звуком, потом бесшумно исчезает.
– Бляяяяяять! – кричим мы будто ошпаренные, проявляя завидное взаимопонимание.
Сейчас начнется!
Садоводство, середина декабря. Вокруг ни души – елки, сосны и снег. Много снега, много елок. Над головой – небо, похожее на замерзшую грязь. До земли – метров двенадцать. Мы на вершине этого затерянного мирка.
Женя выпаливает в морозный воздух целую тираду, но если опустить набор матерных выражений, то от нее останется лишь пара невнятных предложений. В основном касающихся моей персоны.
– Ну не расстраивайся, – пытаюсь я его успокоить. – Что такого страшного произошло?
– Что произошло?! – Он таращит глаза и вдруг начинает давиться словами.
Его лицо краснеет, он становится похож на большую рыбину, вытащенную на берег. И до меня доходит безвыходность ситуации.
Если разложить по пунктам:
1) мы не можем спуститься по приставной лестнице, потому что она упала;
2) лестница есть в доме, но нам туда не попасть;
3) у нас нет шуруповерта, который необходим, чтобы открутить лист и проникнуть внутрь;
4) темнеет;
5) теплее не становится, – то получается: мы в ловушке.
– Ты во всем виноват! – К Жене возвращается способность говорить.
Я не спорю, хотя и не совсем с этим согласен. Во-первых, не во всем. Во-вторых, проще обвинить кого-то одного вместо того, чтобы разделить вину. Я тоже могу сослаться на скользкую кровлю, например. На изготовителей, заказчика, хозяина участка, наконец. Только начни искать крайнего – и сразу появится масса вариантов.
– Что будем делать? – спрашиваю я.
Женя не отвечает, да я и не жду ответа. Единственное, что нам остается – прыгать вниз.
– Ноги поломаем или, еще хуже, свернем шеи, – возражает напарник.
Это правда. Зато другой спустится нормально.
– Каким это образом? Если первый покалечится, второй так и останется сидеть на крыше.
И тут он прав.
– А если спуститься по веревке? – снова предлагаю я.
Женя думает, потом мотает головой.
– Не хватит. У нас в запасе метров шесть, а это только до края ската.
Мне опять нечего возразить. Если же спускаться со стороны фронтона, то там еще больше высоты. Сами фронтоны глухие, а до окон второго этажа – метров пять. Плюс те же пять метров от трубы до края конька. Труба расположена ровно посередине – как математическая насмешка над альтернативой.
Меня начинает пробирать мороз. Он старается вовсю, будто хочет дойти до самой глубины моей сути. Скоро стемнеет, и тогда ему на подмогу придет кромешный мрак. Взявшись за дело, они быстро разберутся, из чего мы сделаны. Быстро поймут, что, кроме жалкой трясущейся плоти, внутри нас ничего нет.
Женя берет в руки веревку.
– Ты куда? – В мой голос пробивается дрожь.
– Посмотрю, что там, – отвечает он так, словно речь идет о неведомом, о сокрытом.
– Только, пожалуйста, не прыгай, – прошу я его, глядя, как он по веревке медленно скользит по скату. Мне страшно оставаться одному. Мы находимся в нелегком положении, но мысль о том, что может быть еще хуже, вселяет ужас.
Женя на самом краю встает на колени и, выгибаясь, смотрит за спину вниз.
– Я вижу шурик! – радостно кричит он. – Висит на рябине, родненький!
Вот это новость! Но как же его достать? Однако мне уже передается его возбуждение.
Забравшись на
