В 1910 году вышла в свет посвященная Достоевскому и Толстому первая часть философского эссе Вересаева «Живая жизнь». В нем он сформулировал то, что готовы были сказать эти писатели и что они уже выражали в своих произведениях. Суть «Живой жизни» такова: герои Достоевского тоскуют о живой жизни, простой и радостной, ежедневной и ежеминутной, а герои Толстого живут ею, и все потому, что Достоевский, в отличие от Толстого, подходил к жизни «с меркою разума и логики»[47]. Если Алеша Карамазов говорит, что жизнь хочется ему полюбить всем нутром, что все должны жизнь полюбить больше, чем ее смысл, то Толстой не говорит должны и хочется, он «и без того жадно любит жизнь именно нутром и чревом, любит жизнь больше, чем смысл ее»[48].
На сознание новых реалистов повлияли и распространившиеся в России идеи новой европейской философии — философии жизни, представителями которой были А. Бергсон, В. Дильтей, Г. Зиммель, Ф. Ницше, Г. Риккерт. Если Толстой изображал саму жизнь, а не ее идею, то и Риккерт писал: «Под философией жизни не следует понимать философию о жизни как некоторой части мира. <…> Для современной философии жизни характерно скорее то, что он пытается при помощи самого понятия жизни, и только этого понятия построить целое миро- и жизнепонимание»[49]. Высшим смыслом цивилизации эти философы полагали человека с его страстями, желаниями, с его волей, интуицией, и в этом они опирались на Б. Паскаля, призывавшего узнавать мир сердцем. Шмелев, несомненно, был знаком с идеями философов жизни. В рассказе «На пеньках» (1924) его герой говорит: «Логика хромает?.. Ах, эта логика!.. <…> Слух обострен, а логика моя… Знаете — шестое чувство, Бергсон-то еще говорил все?.. А Ницше? А Паскаль?!»
Писателям нового направления нужны свои издательства. И в 1911 году в Петербурге было создано «Издательское товарищество писателей». Существовало оно недолго, до 1914 года, на дальнейшую деятельность просто не хватило денег. В нем собрался цвет прозаиков реалистического направления. Причем были тут и неореалисты, и приверженцы традиционного реализма. Собственно задачей товарищества, противопоставившего себя вкусам «лавочников и мещан»[50], было объединение реалистов демократической ориентации и защита их материальных интересов. Товарищество организовал Николай Семенович Клёстов-Ангарский, который впоследствии, уже после Октября, сыграет свою роль в судьбе семьи Шмелевых[51]. Журналист, литературный критик, он был видным революционером, членом партии большевиков с 1902 года; Советская власть использует его на издательской работе, а с 1929 года он проявит себя во Внешторге. Шмелев — пайщик товарищества. Помимо него и Клёстова-Ангарского пайщиками были И. Бунин, Б. Верхоустинский, Г. Гребенщиков, П. Нилус, А. Серафимович, С. Сергеев-Ценский, С. Скиталец, А. Толстой, А. Чапыгин, Е. Чириков и другие — всего двадцать шесть человек. При вступлении каждый вносил пай в размере 100 рублей плюс десятирублевый вступительный взнос. Шмелев — участник первого коллективного сборника, изданного товариществом; он опубликовал в «Сборнике первом» (1912) «Пугливую тишину»; там же были напечатаны произведения Бунина, Сергеева-Ценского, Толстого, Федорова, а также не состоявших в товариществе Вересаева и Брюсова. Под маркой товарищества в 1912 году была выпущена книга Шмелева «Рассказы».
По примеру «Издательского товарищества писателей» в 1912 году Клестовым было создано издательство и в Москве. Оно называлось «Книгоиздательство писателей в Москве». Просуществовало оно до 1923 года и располагалось сначала на Никитском бульваре, а с 1916 года — в Скатертном переулке. Первое собрание состоялось 22 марта. На нем были Шмелев, Ю. Бунин, Вересаев, Клёстов-Ангарский, Телешов и др. Шмелев стал пайщиком издательства, среди других пайщиков были братья Бунины, Вересаев, Зайцев, Телешов, а также Горький, Новиков, Серафимович, Сергеев-Ценский, Тренев. Шмелева избрали в руководящий издательством Наблюдательный комитет; вместе с ним в этот комитет вошли Клёстов, Бунин, Вересаев, Телешов. Редактором издательства стал Вересаев. Первые книги издательства — это «Суходол» Бунина, «Человек из ресторана» Шмелева, «Избранные рассказы» И. Новикова. Книгоиздательство выпустило восемь томов первого собрания сочинений Шмелева.
Благодаря книгоиздательствам, в целом писательству, материальная жизнь Шмелевых налаживалась. Летом 1913 года они даже смогли отдохнуть на Кавказе. Шмелев был яркой фигурой в культурной жизни того времени, участником литературных чтений и обсуждений, появление в печати его рассказов — это заметный факт литературной жизни и пример тех новых тенденций, которые она порождала. Например, рассказ «Росстани».
Шмелев написал «Росстани» в 1913 году. Он создал текст, который много позже И. А. Ильин назовет поэмой. Жизнь, такая привычная и узнаваемая, такая затертая глазом и ни к чему не побуждающая воображение, под его пером дышала, источала запахи, томилась, шелестела, охала… Шмелев вообще остро чувствовал органическую жизнь, у него было какое-то специфическое художественное обоняние, его слово видело, слышало, осязало. Когда он был еще маленьким и читал про лисицу и виноград, то ясно-ясно видел, как лисица эта выкатывала красный язык, как из пасти ее текли слюни, и «то, что было заключено в буквах, оживало, имело запах, живую форму» («Автобиография»).
В «Росстанях» рассказывалось о Лаврухиных, которые широко поставили банное и подрядное дело. Эти Лаврухины празднуют именины отца, вслед за именинами наступает его смерть, и они устраивают поминки. Повествование неспешное. Пирог и кулич привезли, освятили хлеб-соль, старик Лаврухин ходит по садику, голубей прикармливает… на пасеку пошел… вот приезжают к нему гости, поздравляют с именинами… именины справляют в уютной Ключевой, которую обступили «мягкие, тихие» горы, и речка там «играла по камушкам», и была она с «омуточками»; вся Ключевая поросла «травкой», был там «ельничек», «березничек», были «лужки», а земля на усадьбе была сильная… вот сестра Арина нашла старика, мертвого, на полу… поплакала… с округи на похороны и поминки стала наезжать родня… и телок так же, как прежде, мычит, и бревна те же — кривые, серые, и та же крапива из-под них растет, и дождь блестит на сытой спине лошадки… на поминках подали щи с головизной, блины с маслом, кисель — гороховый и молочный, а когда хоронили жену старика, давали к киселю сыту…
«Росстани», уже в эмиграции, вдохновили К. Бальмонта — и в его лирике появились шмелевские мотивы. «Росстани» и сами лиричны. «Росстани» тихи, интонации их текучие. Рассказ появился в крикливую, громкую пору русской жизни, но Шмелев никого не поучал, ни к чему не звал. И если Дмитрий Сергеевич Мережковский писал о пределах христианства, о противоречиях плотского и духовного, Отчего и Сыновьего, если он звал всех от церкви Петровой к церкви Иоанновой, от Завета Сына к Завету Духа, то Шмелев своими «Росстанями» говорил: нет противоречий плоти и духа, жизнь человеческая укоренилась равно и в небесном, и в земном. Если в «Русском Ниле» (1907) Розанов сетовал на «ужасную русскую пассивность»: русский оживляется, если приходится кого-то хоронить! русским интересно только умирать![52] — Шмелев говорил: жить хорошо!
