для будущих
континентальных запросов, ожидавших его в Берлине, – даже при относительно спокойном, эволюционном течении «чащи жизни». Но… готовиться к вы-пускным экзаменам ему пришлось, поставив перед собой фотографию погибшего отца (матери писал, что это ему помогает).6
ДРАМА ЖИЗНИ И ЖАНР ДРАМЫ
1 ВН-ДБ. С. 214.
2 Там же. С. 216.
3 Там же.
4 Там же. С. 198.
5 Набоков В. Письма к Вере. С. 67.
6 ББ-РГ. С. 231.
35
В судьбу они верили оба – отец и сын. Владимир Дмитриевич, человек абсолютной личной чести, из тех, кого называют «рыцарь без страха и упрёка», знал, что охотились за ним давно: с того, ещё 1903 года, когда, после киши-нёвского погрома, он написал статью «Кровавая кишинёвская баня», из-за которой попал в чёрные списки черносотенцев. После 1905 года и особенно Фев-ральской революции 1917-го, к ним присоединились большевики-ленинцы
(выражение «враг народа» было придумано Лениным специально для представителей кадетской партии, одним из самых видных основателей и членов которой являлся В.Д. Набоков). После Октябрьского переворота, вспоминал В.В.
Набоков, «избежав всяческие опасности на севере, отец … присоединился к
нам в Крыму», но и здесь «новенькие Советы» и представлявшие их «челове-кообразные», «опытные пулемётчики и палачи», вероятно, «в конце концов, до
него бы добрались».1 Однако тогда, по-видимому, «несколько линий игры в
сложной шахматной композиции не были ещё слиты в этюд на доске».2
Убийство В.Д. Набокова принято считать случайным: метили не в него –
в Милюкова. Однако совсем не случайно, что в начавшейся панике он первым, спокойно и быстро, подошёл и скрутил стрелявшего. Но их оказалось двое –
на одного, а он – один на всех и за всех. Подоспевшие – подоспели, но – за
ним, вслед, пусть на секунды, на минуту, но позже. Он всегда был первым, никогда ни за кого не прячась, и вот – настигло.
«Мне подчас так тяжело, что чуть не схожу с ума, – а нужно скрывать.
Есть вещи, есть чувства, которых никто никогда не узнает», – писал Набоков
матери, переживая смерть отца.3 Понятно, что не всегда она ему удавалась –
такая установка на стоицизм. Тогдашняя невеста Набокова, Светлана Зиверт, 62 года спустя утверждала, что она «согласилась стать его женой отчасти потому,.. что никогда раньше не видела его столь печальным и подавленным».4
Он же, с беспощадной наблюдательностью описывая в дневнике произошедшее 28 марта «как что-то вне жизни» (курсив в дневнике), «почему-то вспомнил, как днём, провожая Светлану, я начертил пальцем на затуманенном стекле вагонного окошка слово “счастье”, – и как буква каждая вытянулась книзу
светлой чертой, влажной извилиной. Да, расплылось моё счастье».5
Осмелимся предположить, что заранее поставленное, заведомо невыпол-нимое и не имевшее никакой особой необходимости условие заключения помолвки – нахождение «постоянного места», наводит на подозрение об изначально заложенной в ней вероятной фиктивности. Жених достаточно давно и
1 ВН-ДБ. С. 200-201.
2 Там же. С. 168.
3 Цит. по: ББ-РГ. С. 230.
4 Цит. по: ББ-РГ. С. 232.
5 Цит. по: ББ-РГ. С. 228.
36
хорошо был известен в доме Зивертов, чтобы предлагать ему работу в банке, совершенно несовместимую с характером его личности.
Ещё из Кембриджа, сдав выпускные экзамены, он написал матери, что чувствует «лёгкие шажки» возвращающейся к нему музы.1 Его стихи в Берлине печа-тались, жизнь в Германии была ещё дешева, в случае надобности он подрабаты-вал репетиторством, ему помогали друзья отца – И.В. Гессен, С. Чёрный, иногда
устраивались литературные чтения, в которых он принимал участие. На пике из-дательской лихорадки того времени вышли два перевода и два сборника его стихов: «Николка Персик» и «Гроздь» в 1922 г., и «Горний путь» и «Аня в стране
чудес» в начале 1923 г. На этом фоне озабоченность Зивертов «постоянным местом» для заряженного творческой энергией и захваченного вихрем литературной
жизни молодого поэта, в городе, переполненном свежим притоком русско-эмигрантской, в основном интеллигентной публики, такое отношение и разрыв
помолвки 9 января 1923 г. кажутся до нелепости неуместными. Скорее всего, это
было попросту проявлением глубоко чуждой Набокову ментальности семейства
Зивертов, и можно сказать, что как бы сама судьба предупредительно забраковала
этот брак.
Поначалу избывая шок новой утраты потоком стихосложения, Набоков
производит затем поворот к новому для него жанру – драме («Смерть» – март,
«Дедушка» – июнь, «Полюс» – июль 1923 г.). Происходит это на драматиче-ском, судьбоносном повороте его жизни. Г. Барабтарло (и сам, кажется, не без
удивления) наблюдательно заметил: «Со всем своим чрезвычайным, несрав-ненным, напористым воображением Набоков в известном смысле на удивление эмпирический (курсив мой – Э.Г.) писатель».2 И в самом деле, жизненная драма
вызвала к жизни и соответствующий жанр. Растерянность, уязвлённое самолюбие, утрата чувства защищённости любовью и пониманием, к чему с детства привык в
своей семье и чего ждал от новой, тревожное ощущение непознанности и непредсказуемости мира и людей – со всем этим надо было как-то разобраться.
В интервью с Бойдом Вера нашла «превосходной» найденную им тогда
идею: наняться сезонным рабочим на лето – подальше от Берлина, на юге
Франции.3 На самом же деле, это было бегство, сродни тем побегам, которые у
него случались в детстве, – от всего чужого и чуждого, от проявленного к нему
непонимания, от своевольного с ним обращения – куда угодно, пусть в неиз-веданную,
