на охоту.
На ближайшей железнодорожной станции полковой экипаж уже ждал приезда командира корпуса. Двадцать верст по стратегическому, ровному как скатерть шоссе, тройка проносилась чуть ли не за час и подкатывала к офицерскому собранию, где на крыльце уже стоял командир гусарского полка с адъютантом и дежурным по полку.
Офицеры ждали в большой гостиной. А в столовой суетились солдаты-лакеи, накрывали стол к ужину, несли закуски к водке; в ведрах со льдом красовались бутылки с шампанским. Русское гостеприимство требовало, чтобы почетный гость не лег спать с пустым желудком. Гость это знал и за дружеской беседой, тянувшейся далеко за полночь, ел и пил не меньше любого корнета.
Первое время, пока его хорошо не знали, все держали себя с Ренненкампфом очень сдержанно, отвечая: «Так точно, никак нет».
Но спустя год молодые офицеры носили его чуть ли не на руках, солдаты любили и чувствовали, что это настоящий командир, «за ним не пропадешь».
В один из приездов в гусарский полк, когда начались неизбежные тосты, выскочил из-за стола бравый штабс-ротмистр Небо и, встав напротив Ренненкампфа, заговорил:
– Ваше превосходительство, я не «мыловар», и потому смело заявляю, что мы все вас искренне любим, верим вам и знаем, что с вами весь наш полк, куда бы нас ни повели, пойдет с радостью и без колебаний…
Говорил он недолго, но искренне, и, будучи очень хорошим офицером, притом богатым, не заискивал перед своим корпусным командиром.
Ренненкампф, привыкший уже, что ему часто курят фимиам, был все же удивлен и даже сконфужен, когда вслед за Небо встал со своего места сам начальник дивизии, генерал-лейтенант Шейдеман, и с дрожью в голосе начал:
– Ваше превосходительство, я тоже не «мыловар», но смею вас заверить, что вся моя дивизия, как один человек, по одному вашему слову…
И пошел, и пошел кадить, долго и основательно…
Павел Карлович слушал, опустив глаза, и поблагодарил за доверие.
На следующий день, когда мы возвращались в Вильно, Ренненкампф со смехом заметил:
– А здорово Шейдеман варил мыло.
Посещая части своего корпуса, Ренненкампф обыкновенно не говорил, что он будет смотреть: будут ли это тактические занятия или маневр всего полка, отдельного эскадрона, роты или просто проверка действий разъезда в обстановке военного времени.
Если он приезжал вечером и засиживался за ужином, а потом играл до двух часов в карты (он любил винт и играл очень хорошо), его совершенно не смущало, что, покинув собрание, он может лишь немного вздремнуть, а на рассвете начать смотр.
В пять часов утра – на дворе еще темно, – а Ренненкампф уже насвистывает кавалерийский подъем: «Всадники, други, в поход собирайтесь…»
На несмелое мое замечание: «Ваше превосходительство, ведь можно было еще немного поспать» – слышится резкий окрик: «В гробу выспитесь! Зовите дежурного трубача, велите играть тревогу!»
И вот сразу забегали солдаты, помчались в конюшни седлать лошадей, полным походным вьюком, заспанные офицеры, не умываясь, кинулись к своим эскадронам.
Ренненкампф стоял уже на плацу с часами в руках и наблюдал, в каком порядке и как скоро соберется весь полк с командиром во главе, с пулеметной командой и обозом.
Сбор по тревоге проходил обычно без сучка без задоринки; не явившиеся после кутежа офицеры отправлялись в тот же день под арест. Затем начинался маневр или делался пробег в 40–50 верст.
После маневра тут же в поле собирались все офицеры, и начинался весьма обстоятельный разбор. За одно хвалил, за другое бесцеремонно критиковал, до разноса и выговора в ближайшем приказе по корпусу.
В отличие от большинства старших начальников все отчеты о смотрах Ренненкампф писал лично сам. Было настоящее несчастье расшифровывать для печати его каракули. Начальник штаба Чагин беспомощно разводил руками, не понимая ни слова. Во всем штабе было только два натасканных специалиста.
* * *
Елизаветградский гусарский полк был одним из лучших полков дивизии. Ренненкампф, в недавнем прошлом сам ахтырский гусар, к нему особо благоволил. Но однажды у елизаветградцев произошло ужасное событие. Зверски был убит командир полка барон Крюденер. Убит в своей постели, зарубленный собственной шашкой.
В семь часов утра к адъютанту, штабс-ротмистру Пономареву, вбегает испуганный денщик Крюденера:
– Ваше благородие, наш командир убитый! Я пошел будить его высокоблагородие, а они лежат весь в крови.
Адъютант бросается в дом командира и не верит своим глазам… Только вчера они втроем ужинали здесь: барон, он и ротмистр Нереновский.
В спальне на постели, окровавленный, с открытыми от ужаса глазами, с лицом исполосованным шашкой, со скрюченными, надрубленными во многих местах руками и тремя отрубленными пальцами, лежал труп командира полка.
На залитом кровью ковре валялась окровавленная шашка, а на ночном столике лежал браунинг.
Первое впечатление при осмотре квартиры, где в кабинете барона и будуаре баронессы были открыты ящики и все перерыто, указывало на мотивы преступления. Непонятно было лишь зверство и остервенение, проявленные грабителем. Явился военный следователь, начался основательный допрос денщика, стали восстанавливать картину преступления. Ничего не нашли. Денщик твердил одно и то же – он ничего не слышал, ничего не знает.
Обыскали весь полк, опросили всех дежурных – никто ничего не видел и не слышал. Следователь уехал.
Не успокоились только командир 1-го эскадрона Нереновский и полковой адъютант. Они нередко замечали, с какой ненавистью смотрел денщик иногда на своего командира, когда тот его за что-нибудь ругал и при этом щелкал по носу пальцем.
В течение нескольких дней Нереновский допрашивал солдата и так его замучил, что тот наконец сознался:
– Нечего запираться, ваше высокоблагородие, я убил командира и я взял вещи.
И все подробно рассказал.
В ту ночь, когда командир ушел к себе и солдат услышал, что он спит, денщик тихо прокрался сперва в будуар баронессы – она находилась у себя в имении, – и взял все, что нашел из драгоценностей. Затем заглянул в спальню своего начальника. Барон спал; в спальне было темно. Солдат начал искать золотой портсигар и часы, которые всегда лежали на ночном столике.
В это время Крюденер проснулся, закричал: «Кто тут?» – и зажег свет. Перепуганный денщик бросился к стене, где висела коллекция оружия, схватил кавказскую шашку командира, и прежде, чем тот успел протянуть руку к револьверу, нанес ему первый удар. Затем, видя, что все пропало, в исступлении начал рубить своего командира. Тот, пытаясь, видимо, вырвать у солдата шашку, порезал себе до костей руки, получил несколько смертельных ран и скончался.
Денщик ушел к себе, тщательно вымылся, переменил забрызганный кровью мундир, зарыл в землю вещи, открыл в спальне окно, чтобы имитировать нападение, и через три часа побежал к адъютанту.
На следствии он держался смело, все твердил, что убил командира потому, что «их высокоблагородие всегда надо мной измывались», и указал, где были спрятаны вещи. Командир корпуса конфирмировал приговор полевого суда: солдат был расстрелян взводом своего
