Потьминское лагерное начальство предупредило Нюсю и меня, чтобы мы не вздумали здесь устраивать забастовки; они не знали, что у нас уже не было сил для этого, что мы до предела измучены и опустошены…
В потьминских лагерях я провела свой последний год заключения.
То одна, то другая заключённая стали получать из дому письма, в которых сообщалось, что очень многие возвращаются из лагерей, главным образом те, кто был осуждён Особым совещанием, так как Особое совещание ликвидировали.
Дошла и до меня очередь. Я получила письмо из дому: «Где же ты, ведь так много людей уже вернулось».
Какая-то новая атмосфера давала себя знать — в стране происходило что-то новое, ещё нам не известное, но начальство молчало, не было инструкций, чтобы нам об этом объявить.
С нами стали разговаривать совсем по-иному, вежливо, с доверием.
Многих из нас расконвоировали, и мы поселились в специальном домике, в полукилометре от лагеря. Мы ходили без конвоя, хотя и по определённому маршруту, но всё же чувствовалась какая-то относительная свобода.
Как-то раз, в выходной день, утром, к нам пришёл начальник лагеря и спросил, не хотим ли мы пойти в лес за ландышами. Стоял чудесный летний день…
Лес… ландыши… Какие забытые слова! Как защемило сердце…
В миг все оделись, вышли на улицу, привычно построились по пяти и ждём.
— Чего же вы стоите? Идите! — сказал начальник лагеря.
— А конвой? — спросили мы.
— Никакого конвоя, мы доверяем вам, идите в лес хоть на целый день.
Мы поверить не могли. Одни, без конвоя, в лес, за ландышами… это было что-то такое, от чего можно было сойти с ума.
Постепенно начали двигаться. Нас было человек сто. Сначала шли медленно, а потом побежали бегом, даже вприпрыжку.
Через четверть часа мы были в лесу.
Пели птицы, шептались деревья, нам всё улыбалось, нам казалось, что цветы нам кивают головками и приветствуют нас, усталых, несчастных.
Говорить никто не мог.
Мы разбрелись группками по лесу, плакали, смеялись, что-то говорили, но никто ничего не слышал. Каждый нёс в себе свои собственные мысли, воспоминания, картинки ушедшей жизни, всё, что было оставлено много лет назад. Все думали о там, к чему каждый стремился скорее вернуться…
Ландыши были в волосах, на груди, в поясах, мы собрали такие букеты, что не могли их взять даже в охапку. Мы целовали эти нежные, ароматные цветы, мы разговаривали с ними, мы украшали ими друг дружку, мы не могли надышаться ими.
Наш первый день на свободе, без конвоя, в лесу, среди цветов.
Уже садилось солнце, когда мы такие счастливые, обновлённые возвращались в свой дом, некоторые даже загорели за этот день.
Когда мы вышли из лесу и пошли по чудесной зелёной поляне, мы увидели далеко начальника лагеря, стоящего на крыльце своего дома.
Не сговариваясь, мы направились прямо к нему.
Он стоял бледный и очень взволнованно рассматривал нас. Несомненно и для него это было впервые в его практике.
Каждая из нас положила ему на крыльцо букетик ландышей. Он молча принял этот дар.
Мы пошли к себе.
В эту ночь все спали, как убитые, впервые за долгие годы, опьянённые лесным воздухом.
Моей подругой в Потьме была Наташа Коробенкова, очень красивая женщина из Владивостока. Там у неё остались мать, сын и муж.
Мы очень привязались друг к дружке, как это бывает в общем горе. Мы жили в одной комнате, целыми ночами разговаривали, рассказывая о своём прошлом, вместе радовались и вместе плакали.
Наташа работала в канцелярии, перебирала почту, а я ходила ежедневно в зону и руководила самодеятельностью.
Каждый день Наташа приносила свежие газеты и рассказывала, что слышала нового среди начальства.
Один раз Наташа прибежала и, задыхаясь, рассказала мне, что есть секретное указание с апреля по октябрь 1956 года распустить все политические лагеря.
Был конец мая.
Эта новость нас потрясла. Однако в лагере секретов нет, каждая лагерница своим путём узнала об этом, и среди заключённых началось невероятное волнение.
Буквально через несколько дней мы увидели, как столовая, где ело начальство, ремонтируется, чистится, моется. Явно готовится какое-то событие. Стало слышно, что режут свиней и коров и, конечно же, Наташа видела, как к столовой подвезли ящик с водкой.
Мы умирали от любопытства, чувствовали что-то, но никак не могли понять, что же происходит.
Наконец нас всех собрали и объявили, что к нам приезжает комиссия из Верховного Совета по рассмотрению всех наших дел и освобождению нас из лагеря.
И вот этот торжественный день настал. Всем нам сказали не выходить завтра на работу, а в восемь часов утра явиться всем в столовую.
Чисто вымытые, причёсанные женщины уже с семи часов стали собираться в огромную лагерную столовую. Усаживались на столы, на стулья. На эстраде, устроенной тут же, стоял большой стол, покрытый красным сукном, на столе графин с водой и на заднике висел большой портрет Ленина. В условиях политических лагерей это было огромное событие, и совсем по-советски.
Ровно в восемь часов утра в столовую вошло двенадцать человек, в элегантных костюмах, с депутатскими значками в петлицах. По всей столовой разнёсся запах чудесных духов.
Около трёх тысяч женщин замерли, когда комиссия уселась за стол и председатель взял слово. Он сообщил нам, что советское правительство уполномочило их познакомиться с каждой из нас лично и сразу же, на месте, решить вопрос о нашем освобождении из мест заключения, так как стало известно, что 99 процентов политических заключённых, это честные советские граждане, сидящие в лагерях ни за что, ни про что.
Сначала тихо, потом всё громче, женщины стали плакать.
Нам разрешили выходить на эстраду и высказываться.
Женщины выходили и сквозь слёзы рассказывали, какие пытки к ним применяли на допросах, как следователи насиловали молодых девушек, как их избивали и заставляли всё подписывать.
Члены комиссии слушали молча, никого не перебивали, и вид у них был довольно подавленный.
До обеда это необычное заседание закончилось, и нам объявили, что завтра комиссия приступает к работе. Заключённых будут вызывать по бригадам и с каждой будут говорить отдельно.
Местное лагерное начальство, согнувшись в три погибели перед депутатами, с заискивающими улыбками стало приглашать их в столовую обедать, где их ждала водка и всё прочее.
Но не тут-то было…
— Мы приехали к народу и будем обедать с ним! — решительно заявили депутаты и сели за стол вместе с заключёнными.
