— Опять почин! — испугалась Наташа. — А с комсомольской бригадой что делать? Одно же название осталось. Какая из Клавдии комсомолка, ей же за сорок!
— Бывшая, значит, — что хорошо умеет Кузин, так это в любом случае вести свою линию до конца. Как говорится, не мытьем, так катаньем. — Показатели у Клавдии высокие, не то, что у девчонок. За дело я их убрал с фермы, работали плохо.
— Они хотели, но не получилось, — робко оправдывается Наташа.
— Получилось-не получилось… Мне некогда ждать, Наталья, у меня план. Сначала молоко, потом все остальное. Так что не пори горячку, работай и о школе мастерства думай.
С этими словами Кузин легонько взял Наташу под руку, довел до двери и выпроводил из кабинета.
Странное это было утро. Шальное утро. Только и успевай встречать, уговаривать, выпроваживать.
Минут десять только прошло, как сунулся в двери Антон, за ним Федор, Сашка, младший Журавлев.
— Проходи, Антон, — пригласил Кузин и остальным: — А вас я не звал.
— Нас звать не надо, мы сами, — Сашка выбрался вперед, тряхнул кудлатой головой, насмешливо посмотрел на Кузина. — Мы ужасно любопытные. Слух тут прошел, что Ивана Михайловича со звена снимают. Дай-ка, думаю себе, у самого Захара Петровича спрошу: брешет Гришка или не брешет? По-моему, брешет. Так ведь, Захар Петрович?
— Помолчи, — остановил его Кузин. — Раз уж вы такие дружные, табуном ходите… Принимай, Антон, звено, веди начатое дело. Журавлеву другую работу подберем, поспокойнее.
Пока Антон часто моргал и вертел головой, заговорил Федор.
— Зря это, председатель… Да и опять же, если рассудить… Не согласны мы на такое… Нельзя это делать, председатель…
— Ты, Федя, не так, — Антон наконец проморгался и стал всегдашним Антоном. — Ты к столу подойди и кулаком стукни, — сам подошел и стукнул. — Вот так! Меня, Захар Петрович, за рупь двадцать не купишь, я предателем не буду. Пошли, ребята.
Но сам он тут же вернулся.
— Если, выбор сделан из-за вчерашнего моего трепа, то здесь ошибка у вас получилась. Не тот адрес выбран. И вообще это не дело, а хреновина сплошная.
Сказал и ушел.
Зазвонил телефон. Кузин снял трубку.
— Кузин на проводе! Кузин слушает, глухой ты, что ли! Извиняюсь, Николай Мефодьевич. Слушаю вас…
— Что злой такой? — спросил Волошин.
— Утро — прямо собачье.
Волошин сперва про Марфу Егоровну спросил, пристыдил, выругал. Захар Петрович тут же пообещал проявить заботу о старой колхознице и сейчас же направить плотников. Не дожидаясь новых вопросов, Кузин вкрадчиво, значительным голосом заговорил о своем.
— Есть тут одна идея, Николай Мефодьевич. Починчик думаю организовать, инициативу то есть. Передовая доярка открывает школу мастерства. Для всего района. Звучит? Чтобы всех подтянуть до уровня.
Волошин заметил, что до уровня действительно подтягивать надо, но без барабанного грома, и заговорил о Журавлеве.
Захар Петрович представил это дело так, что весь коллектив горел желанием закончить сев первым в районе, а Журавлеву в самый неподходящий момент захотелось на свой лад все повернуть. Пришлось призвать его к порядку. Случилось это, можно сказать, по вине секретаря партийной организации, который пошел на поводу у Журавлева и не поддержал председателя. И вообще это — не та фигура.
— Хорошо излагаешь, Захар Петрович, — сказал ему Волошин. — Теперь меня послушай…
— Ну, мало ли что, — промямлил Кузин под конец. — Погорячились, разошлись… Не знаю, что там наговорил Журавлев, но разве ж я против хороший хлеб в логу взять!
Кончился разговор тем, что Волошин велел готовить собрание по итогам полевых работ.
— Там и поговорим об этом случае. Сам приеду, — пообещал Николай Мефодьевич.
Прошло несколько дней. Солнце щедро прогрело Заячий лог, подсушило его. Засеяли поле быстро, одним духом.
Домой Иван Михайлович, возвращался пешком. Фуражка набекрень, пиджак нараспашку, в глазах озорной и радостный блеск. Хорошо идется по мягкой, еще неубитой и непыльной дороге, легко думается под мерный шаг. Обо всем.
Теперь бы свалиться, думает он, и заснуть до самой-самой уборочной. Чтобы не заглядываться на небо, не тревожиться за редкость облаков, не томиться ожиданием дождя и не вскакивать ночью, едва ударят по крыше первые капли… Вот легло спелое семя в спелую землю — и начинается твоя маята хуже самой худой работы. Ждать, пока взойдет, — ладно ли? Ждать, пока поднимется, — ладно ли? Ждать, пока нальется, — ладно ли? И только, когда упрячется хлеб в закрома, тогда освободится затаенное на все лето дыхание. За добрый урожай тебя похвалят и сам похвалишь себя. Высохнет, вымокнет хлеб — тебе укор. Даже если нет в этом твоей вины, возьмешь ее на себя, и будешь казниться… Такая уж доля у хлебороба. И хоть много под рукой у него всяких машин, а в основе дела все же сам он стоит. Какой хлебороб не представляет себе такую картину: выращен урожай, собран, как золото литое, и вот уже мельник пушит зерно, и вот уже пекарь являет миру чудо из чудес — горячий душистый каравай. И если даже один человек из тысячи, отведав свежего хлеба, помянет добрым словом тебя, то нет большей радости. Лишь ради этого стоит месить грязь на полевых дорогах, недосыпать, обжигаться полуденным зноем…
Сам-то я понимаю это, думает Иван Михайлович, а дети мои понимают? С Андреем вот все ясно, он прост, чист душой, любопытен к работе и жаден до нее. Такие прикипают к дому, к делу, к родной стороне… С Натальей хуже. Показал Захар ей красивую картинку, оплел словом. Зачаровалась, ни на себя некогда глянуть, ни на других. А раз голова закружилась, попробуй тут устоять… Но упасть не дам, не отступлюсь. Хорошо хоть Волошин понял мою боль за Наталью. Но все ж говорит, что преувеличиваю. И его понять можно. Ему Наталья прежде всего доярка передовая, а мне дочь… Взрослая — а ребенок. Одни заботы с плеч долой — другие у порога стоят… Сергей вот определился, уже крепок на ногах, в нашу породу, настырный. Сына вот Ванюшкой назвали — мне в радость. Не забывают. Да и грех забывать…
«Теперь нам что? — уже о другом думает Иван Михайлович. — Теперь сеялки-бороны на место, ремонт им сразу сделать. Тракторам тоже полную ревизию навести и за комбайны приниматься… Можно сказать, хорошо поработали. Что по мелочам неладно было — теперь не в счет. И поминать не стану. Лишний укор тоже мало пользы дает… Надо бы Пашке домик перетрясти. А что? За посевную нам большой выходной полагается, вот и воспользоваться. Нижние ряда три-четыре из нового леса срубить, а на верх и старое годится… Завтра или прямо нынче поговорю с ребятами. Не должны бы отказаться. За свой дом потом возьмусь, свой никуда не убежит…»
