Мне иногда кажется, что у индийцев рецепторы устроены как-то иначе, чем у белых людей. К примеру, на ночных дорогах при появлении встречной машины никто и не думает выключать дальний свет. Едут, смотрят и улыбаются! Через десять минут такой езды я напрочь терял зрение, а водитель Саид безмятежно вел свой «амбассадор», ежеминутно фехтуя лучами света с такими же, как он сам, бесчувственными коллегами. А еще мне не раз доводилось наблюдать, как индийцы, налив в стеклянный стакан с огня масала-чай [Масала-чай — чай со специями; в разных регионах Индии применяют имбирь, корицу, гвоздику, кардамон и др.], обхватывают его всей ладонью и при этом даже не морщатся. Крик, превышающий все мыслимые децибелы, воспринимается ими с таким же равнодушием…
Я намеревался продолжить свои размышления о толстокожести индийцев, но в этот момент в купе ворвались пятеро юных аборигенов. Юноши плюхнулись на сиденье передо мной, вжались друг в дружку и отчаянно загалдели. Чтобы как-то отгородиться от веселой компании, я достал из рюкзака книгу и принялся читать. И за чтением пропустил, как возник еще один пассажир. Судя по всему, в вагон он вошел в самый последний момент, когда поезд уже трогался. Каким-то таинственным способом мужчина расчистил себе место и уселся как раз напротив меня. Был он коренаст и некрасив. Мало сказать некрасив! Он был отмечен тем сократовским уродством, которое делает человека значительным и заставляет относиться к нему всерьез. На мгновенье наши глаза встретились, но я тотчас же снова уткнулся в книгу.
В путешествии по Индии книги занимают особое место. В первые несколько недель читаешь то, что взял из дому, а потом запасы кончаются. В ближайшем городе отправляешься в книжный магазин, где с досадой обнаруживаешь, что какой-нибудь Кришнамурти писал совсем не на том английском, которому учили в школе. А кроме того, стоимость книжки равна трем дням проживания в Индии. В результате выходишь из магазина расстроенный и духовно необогащенный. К счастью, когда не работают товарно-денежные отношения, на помощь приходит натуральный обмен! В гостинице вдруг замечаешь несколько книжных полок, из которых торчат корешки изданий на всех языках мира. Правила просты: отдай пару своих книжек и забирай ту единственную, что приглянулась. Чего здесь только нет! В Варкале на подобном книжном развале я отыскал «Пособие для молодого фрезеровщика», изданное в Воронеже в 1962 году. А в Бангалоре наткнулся на украинский раритет времен перестройки и гласности под названием «Дорога до Бога». На последней странице обложки, там, где обычно публикуют выдержки из прессы, был напечатан всего один отзыв. Помню его почти дословно, хоть и в русском изложении.
«Ты держишь в руках ту единственную книгу, которую должен прочесть каждый живущий на Земле. Она станет главной в твоей жизни и сделает твое существование осмысленным. После нее у тебя не останется вопросов о том, зачем ты пришел в этот мир и что тебе надо делать. Потому что это лучшая из когда-либо написанных книг обо Мне».
Строкой ниже стояла подпись: «Бог».
«Пособие» и «Дорога» представляли собой два наиболее популярных типа книг, встречающихся на гостиничных полках: первая относилась к руководствам к действию, вторая — к нравоучительно-мистическим произведениям. К этим последним следовало отнести и книгу, которую я читал в поезде. Называлась она «Величайшее чудо». Судя по первым страницам, таким чудом автор считал собственное произведение. Моя оценка книги была не столь высока. Больше всего меня расстраивало то, что выменял я ее на куда более полезные «Тибетскую книгу мертвых» и «Как открыть третий глаз»! Так или иначе, другого чтива у меня не было, и оставалось через силу читать о косматом старьевщике, через которого автор постигал смысл жизни.
Неожиданно сосед напротив обратился ко мне.
— Вы читаете по-русски? — спросил он, перекрикивая хохочущих соседей. У него было подчеркнуто правильное британское произношение.
— А вы что, знаете русский язык? — Я удивился: до сих пор русскоговорящие индийцы встречались мне лишь в Гоа.
— Пытался учить по самоучителю, но дальше алфавита дело не пошло.
— Ну, наш алфавит, кажется, намного проще вашего, — вежливо (насколько возможно вежливо кричать) заметил я и, посчитав, что разговор закончен, без особого желания вернулся к чтению. Но сосед, похоже, не намеревался сворачивать беседу. Он кашлянул и, явно смущаясь, вновь обратился ко мне:
— Хочу поговорить о вашей литературе… Не возражаете?
Я молча кивнул и приготовился слушать признания в любви к «Войне и миру» или «Преступлению и наказанию». Но уже следующая фраза вывела меня из состояния благодушия и заставила удивленно взглянуть на собеседника.
— Вы бывали в Петушках? — произнес он и уставился на меня, словно от моего ответа зависело его будущее. Для верности я переспросил, идет ли речь о «Петушках» Ерофеева. Индиец подтвердил.
Признаться, при всей моей любви к Веничке, я почти ничего не знал об истории создания его удивительного произведения. И самого автора видел лишь однажды, почти случайно попав в Донской монастырь на его отпевание. Как пошло это ни прозвучит, в тот раз Венедикт Ерофеев поразил меня своей красотой. Он лежал в гробу и совсем не был похож на того Веничку, чей образ я создал в воображении, слушая по Би-би-си главы его книги. Смерть не исказила черты его лица — они были чисты и правильны. Челка, словно отказываясь подчиниться законам небытия, своевольно падала на высокий лоб, а кожа была столь светла, что мне почудилось сияние над головой покойного. Что до Петушков и прочих географических реалий поэмы, то я никогда не задумывался, существуют они на самом деле или попросту выдуманы автором.
Обо всем этом я и рассказывал любознательному индийцу, а тот восторженно слушал. Так продолжалось до тех пор, пока я не дошел до своих сомнений в существовании Петушков. Тут собеседник нахмурился и перебил меня странным вопросом.
— Отчего, — спросил он, — вы верите в реальность Кремля, хотя для Венички он явно нематериален и вообще продукт иного мира, но при этом допускаете, что он выдумал Петушки?
Я не нашел, что ответить.
— Вам может показаться странным, но Веничка мне видится русским Вивеканандой, а его Петушки — аналогом южной оконечности Индостана, мысом Канья-Кумари, куда великий учитель пешком шел через всю Индию. При многих различиях, по сути Веничка — такой же, как Вивекананда, монах! И слова ангелов для него понятнее тех, что произносят соседи по вагону и вообще люди. А знаете, что для автора Кремль?
Я смотрел на соседа во все глаза. Тот был так возбужден, что у него непроизвольно подергивалось веко. Чувствовалось, что он говорит о том, что давно занимает его мысли. Его возбуждение передалось остальным пассажирам. Затихли юноши, свесилась с полки надо мной еще не старая жительница Потанкота, обещавшая довести меня до автобусной станции, и совсем уже из-под потолка выглядывали два внимательных личика подружек-студенток. Казалось, и в других отсеках прислушиваются к нашему разговору.
