И он получил это наследство.
Туринское научное общество присудило Дарвину Брес-совскую премию, он получил положенные ему сто фунтов стерлингов и отправил Неапольской зоологической станции письмо, в котором писал, что если станции понадобится аппаратура стоимостью приблизительно сто фунтов стерлингов, то пусть ему позволят за нее заплатить.
За несколько дней до своего семидесятилетия Чарлз вошел к себе в кабинет и остолбенел, увидев на столе роскошную меховую шубу. Следом за ним вошли сыновья и Элизабет и хором воскликнули:
– Это подарок! Наш подарок ко дню рождения! От всех нас! Померь!
Шуба пришлась в самый раз. Он обнял детей. Генриетта, принимавшая участие в подарке, была в Лондоне.
– Я не смогу ее носить.
– Почему, отец?
– В наших широтах таких холодов не бывает.
Но Чарлз ходил в этой шубе так часто, что даже боялся совсем износить ее.
В ноябре 1880 года он узнал о наводнении в Бразилии, в котором чуть не погиб его друг Фриц Мюллер. Чарлз немедля написал его брату Герману Мюллеру, что если в наводнении у Фрица погибли книги и инструменты, то он просит, чтобы ему позволили "во имя науки возместить потерянное – наука не должна страдать".
Приблизительно в то же время младший сын Горас женился на дочери их друга и родственника Томаса Фар-рера. Дарвины любили, чтобы браки детей совершались в пределах семьи. Дома остались только Френсис и Элизабет да еще маленький Бернард – Эмма и Чарлз растили внука, вспоминая с умилением, как растили своих первенцев на Аппер-Гауэр-стрит, 12.
Подобно тому как года два назад погода вдруг удивила своими капризами, так и сейчас, точно снег на голову, на Дарвина свалились неприятности, хотя сам он, в сущности, ни в чем виноват не был. Самюэль Батлер, внук директора шрусберской школы, в которой учился Дарвин, известный своим сочинением "Еревуон" – почти точное обратное написание английского "никуда", выпускник кембриджского колледжа Сент-Джон, опубликовал книгу "Эволюция – старая и новая", в которой отстаивал взгляды доктора Эразма Дарвина в противовес взглядам его внука Чарлза. Спустя немного времени доктор Эрнст Краузе, научный редактор своего журнала "Космос", опубликовал краткую биографию доктора Эразма Дарвина, собираясь затем переработать ее в книгу. Он попросил Чарлза написать коротенькое вступление о своем деде.
Прочитав все это, Батлер послал в "Атеней" разгневанное письмо, обвинив Краузе в том, что он заимствовал из его книги целые параграфы без указания на источник, а Чарлза – в содействии плагиату. Дарвины собрались на семейный совет.
– Отец должен защитить свое доброе имя, – настаивали сыновья.
Эмма, Генриетта и муж ее Ричард были категорически против.
– Удостоить вниманием этот пасквиль – слишком большая для него честь, – сказал Личфилд.
Самюэль Батлер поместил в "Сент-Джеймс газетт" еще одно письмо, в котором недвусмысленно намекал, что Чарлз Дарвин – лжец.
Гексли на этот раз с сардонической усмешкой заметил:
– Позвольте мне процитировать Гёте, который тоже бывал объектом подобных нападок: "У каждого кита есть своя вошь",
В начале августа 1881 года Чарлз и Эмма отправились в Лондон навестить Эразма. Туда же по делам службы приехал Уильям. В Лондоне в это время находился и Френсис, который водил свою сестру Элизабет по театрам и выставкам.
При встрече с Эразмом Чарлз сказал ему:
– Твой дом на улице королевы Анны – совсем как Даун-Хаус.
– Совершенно справедливо. А Даун-Хаус – совсем как Маунт.
Дарвины пробыли в Лондоне три дня. Вид у Эразма был больной – ему уже было семьдесят семь лет, но держался он бодро. Поэтому, когда 26 августа в Даун-Хаус пришла телеграмма, извещавшая о смерти Эразма, Дарви-нов это известие поразило как гром среди ясного неба. Умер Эразм после непродолжительной болезни. Смерть его была легкой.
Для Чарлза эта смерть была тяжкой потерей: словно часть Англии навсегда канула в морскую пучину.
– Раса нельзя хоронить в Лондоне, – сказал он родным. – Я привезу его в Даун, и он будет лежать на кладбище возле церкви. Тогда мы каждый день будем проходить мимо его могилы, и он будет знать, что его помнят.
Эразма похоронили там, где хотел Чарлз. Похороны были скромные. После похорон Уильям сказал:
– Удовольствие от поездок в Даун может сравниться только с тем удовольствием, которое я получал, навещая дядю Раса всякий раз, когда бывал в Лондоне. И не только потому, что он был моим дядей. Я с детства помню его мягкость и доброту; он всегда умел расположить к себе людей, доставить им радость. Да и когда я вырос, каждая поездка к нему была для меня счастьем. Он был на редкость обаятельный человек.
В письме к Томасу Фарреру Чарлз писал: "Смерть моего брата Эразма большая утрата для всей нашей семьи. Эразма отличало удивительное добросердечие. Я в жизни не встречал такого милого человека. С ним было интересно разговаривать на любую тему. Как больно, что атих бесед больше не будет1 По-моему, он не чувствовал себя счастливым, и многие годы жизнь не имела для него интереса, однако он не роптал. Хорошо хоть, что в последние свои дни он не очень мучился. Неужели мне никогда больше не суждено увидеть этого человека?"
Своей сестре Каролине Эразм завещал приличную сумму. Остальная его собственность, в том числе и дом на улице королевы Анны, досталась Чарлзу и Эмме. Это было солидное состояние.
– Пожалуй, нам не стоит распоряжаться имуществом Раса, – сказал Чарлз жене. – Он хотел, чтобы оно перешло к нашим детям. Для них мы его и сохраним.
Годы сказывались на Чарлзе куда сильнее, чем на Эмме. Хотя разница в возрасте у них была всего несколько месяцев, он казался гораздо старше жены. То ли продолжительные болезни, то ли упорная изнурительная работа, то ли окладистая белоснежная борода и седина под мягкой черной шляпой придавали Дарвину внешность некоего вселенского патриарха. Глаза его глубоко запали, и выглядел он так, будто вот-вот распростится с этим миром, но это его не очень расстраивает. Конец его жизни был уже недалек; по его собственным словам, кратер вулкана наполнился до самых краев.
В гостиной он поставил на пианино Эммы банку с земляными червями; Эмма уже и не заикалась о том, что червям место в теплице. Чарлз пытался установить, как реагируют черви на свист и другие звуки. Черви не обращали на них никакого внимания. Тогда Чарлз взял несколько высоких нот на фортепьяно. Черви поспешно спрятались в землю.
– Наверное, – язвительно заметила Эмма, – кроме тебя еще никто не устраивал фортепианные концерты для червей.
К большому камню, который водрузили на газоне, Горас приладил инструмент, который показывал, на какую глубину камень ушел в разрыхленную червями почву и за какое время. Френсиса этот опыт очень заинтересовал, но женщины, как ни странно, были к нему совершенно равнодушны.
