претендовать на непосредственное «созерцание» и отображение всей действительности (Ibidem. S. 10). Человеческий же дух таким расположением в центре мира и такой способностью не обладает. Он всегда находится где-то, в конкретном месте действительности и принужден по частям, крохам добывать, объединять, корректировать знания, которые ни в коей мере не могут претендовать на роль вечно сохраняющихся частей всего здания человеческих познаний (Ibidem. S. 11).
С этими философскими (иногда теологическими) рассуждениями предварительного порядка связаны формулировки Лотце, касающиеся соотношения логики – дисциплины, которой, вспомним, он посвящает свою книгу – и философии, психологии, а также всех других областей науки, которые занимаются проблемами происхождения знаний. Лотце зарисовывает проблему как противоречивую, двойственную. «Предположив, что существует все это – восприятия, представления и их сплетения, подчиняющиеся законам механизма души, логику все же начинают с убеждения, что все это не должно ее затрагивать, что между связками представлений, как бы они ни возникали, скорее существует различие истинного и ложного, что, наконец, имеются формы, которым соответствуют эти соединения, законы, которым они должны подчиняться». С таким подходом к логике Лотце не собирается спорить. Но он добавляет: «Во всяком случае должно иметь место психологическое исследование, которое будет стремиться объяснить происхождение в нас этого законодательствующего сознания. Но и такая попытка также должна быть в состоянии измерять правильность своих собственных результатов в соответствии с масштабом, который выдвигает именно это подлежащее исследованию сознание. И сначала должно быть выяснено, каково содержание этого законодательствующего убеждения в нас, и только во вторую очередь может быть предпринято исследование истории его возникновения – вместе с теми требованиями, которое оно само выдвигает» (Ibidem. S. 12 – курсив мой. – Н. М.).
Задержимся на заключительных формулировках Лотце из Введения в «Логику», ибо они куда более точные, взвешенные, чем высказывания на ту же тему более знаменитых или более поздних логиков, например, Фреге. «Сама чистая логика покажет и разъяснит, что формы понятий, суждений и умозаключений прежде всего надо рассматривать как идеальные формы, которые затем – если удается включить в него, упорядочить данное содержание (Stoff) представлений – рождает правильное логическое понимание этого содержания» (Ibidem. S. 13). Итак, логика, согласно Лотце, занимается идеальными формами – понятиями, суждениями, умозаключениями. Но рука об руку с логическим исследованием может и должно осуществляться, по Лотце, психологическое и – шире – генетическое исследование, которое ведется при обязательном предположении, что и здесь есть свои законы, а также условия поиска процедур, механизмов «законодательствующего” сознания. В этом смысле идеи Лотце – в их объективном звучании и значении – могли служить подкреплением интенций Гуссерля в ФА.
Такое соединение с теоретической точки зрения вполне может осуществляться, так сказать, «под одной обложкой» (и практически могло как в предшествующие века, так и в ту эпоху) в книге с названием «Логика» и даже, как сказано, с «устрожающим», потому что ограничивающим подзаголовком «Чистая логика».
Вот Лотце и начинает I главу «Логики» – с поистине святым для логики названием «Учение о понятии» – …с представлений.
Первый раздельчик этой главы называется «Формирование впечатлений (Eindrücke) в представление». Идея здесь проста и достаточно знакома: самые различные впечатления могут беспорядочно атаковать наше сознание; но для объединения в форму мысли нужны процедуры придания формы (Formung) – с тем, «чтобы они вообще впервые стали логическими кирпичиками, чтобы из впечатлений они стали представлениями (Vorstellungen)» (Ibidem. S. 14).
Кстати, Лотце верно отмечает, что из огромного множества «бесформенных» ощущений, чувственных впечатлений исключительно немногим удается принять форму не только мысли, но даже и представления. Когда это происходит, совершается важное изменение: «Нечто ощущаемое мы теперь ставим перед собой – не как наше пассивное состояние, но как некоторое содержание. А оно есть само по себе то, что оно есть, и означает оно то, что означает… – независимо от того, направлено ли на него сознание или нет. Здесь можно легко открыть необходимое начало той деятельности, которую мы относим к мышлению вообще; здесь эта деятельность ещё не направлена на то, чтобы составленное многообразие преобразовать в нечто взаимопринадлежное (zusammengehörige); она прежде всего решает предварительную задачу – придать каждому отдельному впечатлению значение чего-то в себе безразличного…». И далее следует весьма важное разъяснение: такое первое достижение мышления можно назвать «объективированием субъективного» (Ibidem). И речь идет не просто о смысле чего-то воплощенного в языке, разъясняет Лотце, а об «объективности в значении так или иначе оформленного действительного бытия (Dasen), которое в состоянии – и тогда, когда о нем никто не думает – становиться логическим действием (Tat). А оно проявляет себя в творении имени, коему не приписывают возникающее благодаря именно этому творению содержание представления то, что по истине хочет сказать это первое мыслительное действие. Последнее же делает хорошо понятными языки, которые сохраняют употребление артикля (т. е. имеется в виду процедура точного отнесения существительного, через его артикль, к какому-либо роду. – Н. М.)» (Ebenda. S. 15).
При этом движение к объективности, т. е. объективирование, как его изображает Лотце – не простой, а многоступенчатый процесс. Так, если мы говорим о боли, о святости, о свободе, то не имеем в виду, что они существуют и при условии, что никто не испытывает боли, устремлений к святости или свободе. И все же логическое объективирование, по Лотце, обладает специфическими отличиями. «Благодаря логическому объективированию, которое проявляет себя в создании имени, называемое содержание после этого не возвращается во внешнюю действительность; общий мир, в коем мы должны снова обнаружить то иное, на которое мы указали, есть вообще только мир мыслимого; по отношению к нему будет приписываться только первый след собственного существования и внутренней закономерности, а они одни и те же для всех мыслящих существ и независимы от них. И здесь совершенно безразлично, обозначают ли отдельные части этого мыслительного мира Нечто (Etwas), что обладает кроме того самостоятельной действительностью за пределами мыслящих душ (Geister), или все их содержания вообще имеет свое бытие (Dasen) только в мыслях мыслящих существ, причем с равной значимостью для всех их» (Ibidem. S. 16–17; курсив мой. – Н. М.).
Эти очень сложные для понимания (и, кстати, для перевода) рассуждения Лотце имеют в контексте нашего исследования особо важное значение. Ведь здесь Лотце, во-первых, допускает взаимноравноправные, взаимодополнительные логические и психологические исследования, в случае которых как бы господствует правило – «каждому своё». Логика занимается идеальными, «чистыми» формами как таковыми, самими по себе, психология – процессами в сознании. А здесь, при обсуждении темы «объективирования», прочерчивается, во-вторых, возможность исследования, своеобразно объединяющего, синтезирующего то и другое: может и должно быть показано, полагает Лотце, как при протекании процессов сознания,
