Пастернак был каким-то старомодным человеком, человек не зря рождается в девятнадцатом веке, когда он пишет «варьяция», когда он наполняет ванны водой из ведра, когда он катает сына в «мальпосте», – в год присуждения ему Нобелевской премии двадцатиоднолетняя Франсуаза Саган уже пять лет как опубликовала «Здравствуй, грусть», ездит в Сен-Тропе на «ягуаре», снимает трехэтажный особняк в Париже, подписала еще три контракта – их просматривают юристы ее семьи и ее никто не обманывает. А Пастернак пишет десятистраничные письма Жаклин де Пруайар, случайно попавшейся в этот клубок Фельтринел-ли и д'Анджело. Итальянские джентльмены разгневаны вмешательством рационального французского элемента в их заварушку, Пастернак урезонивает их: «Генералы, не ссорьтесь», пишет деловое письмо д'Анджело: «Общей доверенности на все средства я Вам дать не могу, потому что дал ее уже гораздо раньше Mme de Proyart. Да вам такой доверенности и не надо. Обратитесь к ней за советом. Если она одобрит Вашу меру <>, она выделит для Вашей доброй цели сумму достаточно большую, скажем, до ста тысяч долларов. Черпайте тогда отсюда безотчетно <>, с некоторой пользой и для себя… » (С. Д'АНДЖЕЛО. Дело Пастернака: воспоминания очевидца. Стр. 96). И еще более деловое – Жаклин: о цвете обложки. Жаклин в ужасе, что может попасть под суд и что дело ее помощи находящемуся в положении интеллектуальной и политической несвободы гению ХХ века имеет на его родине не только политический, но и – а это всегда перечеркивает любые высокие порывы – уголовный оттенок. Строгим и изобретательным французам можно не объяснять, что хоть в Монтре, хоть в Лионе, хоть в Москве писатель, имеющий автомобиль с шофером, небольшой штат прислуги, загородный дом и две (две с половиной? три?) семьи, может иметь финансовые затруднения, а тот, кто берется помогать ему в делах, должен быть уверенным, что его помощь не сведется к проведению финансовой схемы, осуществимой лишь при нарушении – досадного и грабительского! – закона. И она просит Пастернака освободить ее от его доверенности, да еще и объявить об этом, дать ей в руки документ.
Пастернак не хочет найти доверенного юриста, очень доверенного здесь, или просто перепоручить вести свои дела кому-то за границей по рекомендации сестер. Родные сестры, вполне обустроенные и обжившиеся, живут в Англии. Все услуги можно было оплачивать из этих же гонораров, вместо того чтобы давать своим уважаемым издателям невнятное поручение сделать подарки тем, кто принимал участие в подготовке издания «Доктора Живаго», – в результате больше половины гонорара ушло одним переводчикам. В Советском Союзе процессом руководит человек, который «всегда все берет на себя», и Пастернак подписывает контракты с легкостью пугачевского же министра. Получать причитающееся по столь тщательно подготовленным документам предполагается в чемоданах. Фельтринелли, прослышав про близящуюся реформу, скупает рубли (тут уж так счастливо проворачивалось дельце – близилась реформа денег в СССР) по дешевке на черной бирже в Германии. Для таких операций лондонские юристы ни к чему – здесь вполне достаточно финансового темперамента Ольги Ивинской. «Мать вошла во вкус и начала засыпать Серджио просьбами – туфли, кремы для лица…» (ЕМЕЛЬЯНОВА И.И. Легенды Потаповского переулка. Стр. 211). (Лицо – на фотографиях – остается миловидным, дряблым и испитым.)
«Нас начали преследовать почти сразу после опубликования романа в Милане в ноябре 1957 года…» (ИВИН-СКАЯ О.В. Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени. Стр. 174). Ольга пишет «нас», несомненно, машинально.
Две книги русских авторов выходят на Западе почти одновременно, и обе имеют огромный, в том числе коммерческий, успех.
«Если голландские предложения содержат что-либо материально выгодное, пусть вся прибыль будет отдана в Ваше распоряжение, пользуйтесь ею по своему усмотрению, денежные вопросы меня не касаются». Это – Пастернак.
ПАСТЕРНАК БЛ. Полн. собр. соч. Т. 10. Стр. 302.
Набоков: «Вера без устали твердила требовавшим встречи лично с Набоковым, что это невозможно, она говорила, что если бы пришлось принимать всех, ему потребовались бы гонорары раз в десять больше предлагаемых».
ШИФФ С. Вера. Миссис Владимир Набоков. Стр. 420.
Какая здесь связь? Что бы он стал делать на эти удесятеренные гонорары? Выдавать посетителю по доллару за каждую сокращенную минуту визита? Просто он свои социальные контакты, кроме как в цифрах, не представлял. Пастернак же привык ничего в цифрах не планировать. Назовет его Бухарин на съезде – ему дадут перевод, выйдет Постановление партии – заморозят все договора. Если он в силе – Олюша будет переводить тоже, не хуже его. Нет – съедет и с дачи, Зина шубу продаст, Ленечка в автомеханики пойдет, не пропадем.
«Это не моя заслуга, что денежная сторона дела для меня незначительна или вторична».
ФЕЛЬТРИНЕЛЛИ К. Senior Service. Стр. 107.
«"Олюша, ну куда же мы положим такие деньги?" – горестно советовался он с матерью. „А вот в этот чемодан“, – отвечала еще менее искушенная мать, и они успокоились. (Деньги, немалые, почти сумма Нобелевской премии – все воздается, – начали в обговоренном виде поступать в Москву, по спискам Ольги Всеволодовны.) Там фигурируют и „галстуки с курами“, и кофты, и знаменитая нейлоновая шуба для меня. Были и деньги. Однажды весной, в 1960 го-ду<> Джузеппе передал нам чемоданчик. <> Мы принесли чемоданчик домой, открыли – там было 150 тысяч (старыми) деньгами. Б.Л. им чрезвычайно обрадовался. Дал на хозяйство Зинаиде Николаевне, Леня купил себе машину… »
ЕМЕЛЬЯНОВА И.И. Легенды Потаповского переулка. Стр. 211.
«Как смешно приходил Б.Л. в отчаянье, когда представители вынимали из портфелей новые и новые проекты контрактов, каждый раз страниц по 15 убористого машинописного текста! Ведь все эти контракты, цифры были тогда пустым, абстрактным звуком. <> Мы не предполагали, что они могут обернуться весьма реальной решеткой».
Там же. Стр. 160.
Вот сцена, запомнившаяся Емельяновой на всю жизнь: «Мы садились у освещенного подъезда в такси – респектабельная семья, мать – в новой, присланной уже „оттуда“ нейлоновой шубе, я, провожаемая несколькими знакомыми корреспондентами, Б.Л., сияющий, раздарив автографы счастливым немцам, – и это всего спустя год после переделкинской канавы, ночного похода к Федину, оскорбительных писем. Но ощущение какой-то ирреальности происходящего, мимолетности, чувства, что судьба ошиблась, одарив нас внезапным благополучием, что это – миг, миг, вдруг остро охватило меня тогда».
Там же. Стр. 151.
Что здесь не миг? Вот так, респектабельной семьей, они ходили в театр по очереди с Зинаидой Николаевной. Зинаида Николаевна выглядела барыней. Ольга – напарницей карманника из незабвенного сериала про Жеглова и Шарапова. «Респектабельный» – это, как часто у случайно, наспех, «как пришлось», употребляющей слова лит-институтской выпускницы и сорбоннской профессорши Емельяновой, – не то слово. Для просто респектабельности вроде и многовато – «иностранные корреспонденты», «автографы». Для респектабельности вполне было бы достаточно и одной новой шубы. Но Ивинским-Емельяно-вым ничего не дано в единоличное и всамделишное пользование – ни «семьи», ни «респектабельности», ни славы, – она и сваливает все в кучу: если кому-то недосуг разбираться, проглотит все.
