Дневники Императора Николая II, 1894–1896, 1903–1907, 1913–1918 гг. М.: Орбита, 1992.
Августейшие сестры милосердия / Сост. Н. К. Зверев. М.: Вече, 2008.
Боханов А. Н. Последний Царь. М.: Вече, 2006.
Боханов А. Н. Святая Царица. М.: Вече, 2006.
Государыня Императрица Александра Феодоровна Романова. Дивный свет. Дневниковые записи, переписка, жизнеописание. М.: Русский паломник, 2009.
Жильяр П. При дворе Николая II. Воспоминания наставника Цесаревича Алексея. 1905–1918. М.: Центрполиграф, 2006.
Кудрина Ю. В. Мать и Сын. Императрица Мария Федоровна и Император Николай II. М.: Православный центр «Глагол», Приход храма-часовни Казанской (Песчанской) иконы Божией Матери в Измайлове, 2004.
Николай II в воспоминаниях и свидетельствах. М.: Вече, 2008.
Ангел Настя
Анастасия Васильевна Гендрикова
1887–21.08(03.09).1918
…Совсем коротенькая история, сопутствующая истории Царской семьи. За ней жизнь, прервавшаяся в самом начале. Кем она была, эта девушка, Анастасия Гендрикова? В литературе порой можно встретить характеристику неточную: «близкая подруга Императрицы Александры Федоровны». Настя, вернее, Настенька, как звали ее в Царской семье, не была и не могла быть личным другом Государыни. Значение имела не столько большая разница в возрасте, сколько то, что Анастасия Васильевна была фрейлиной Императрицы. А Александра Федоровна придерживалась строгого правила, согласно которому личные друзья семьи не должны занимать никаких официальных должностей. По этой причине Анна Вырубова, например, испытывая после развода с мужем серьезные материальные затруднения, не могла рассчитывать даже на незначительную должность; она оставалась только доверенным лицом Царицы.
Итак, не подруга. Однако Анастасия Гендрикова для Романовых оказалась человеком очень близким. Она была из тех, чья благодарность проявилась не в словах, а в готовности быть рядом до конца.
Осень 1916-го оказалась омраченной самой тяжелой потерей: 10 сентября умерла мать Насти, София Петровна, и девушка осталась сиротой. Накануне стоял погожий сухой денек, светило солнце, листья падали с деревьев, кружили по дорожкам, а ночью мамы не стало. Четыре года назад скончался отец, Василий Александрович Гендриков, граф, отставной военный, служивший при дворе гофмейстером (должность значительная); в обязанности его входило управление придворным штатом. Это-то и подорвало силы матери. В последние годы София Петровна страдала от тяжелой болезни и медленно, мучительно умирала на руках у дочери.
Остро подступило одиночество, но Настю не оставили один на один с несчастьем. София Петровна принадлежала к немногочисленным личным друзьям Царицы, и Александра Федоровна с дочерьми, несмотря на неважное самочувствие, выехала из Царского Села в столицу, присутствовала на панихиде, молилась вместе с Настей. Будучи ребенком, Государыня сама потеряла мать.
Настю приласкали, утешили, а слезы все равно текли сами собой. Татьяна Николаевна, самая сдержанная, «не откровенная» из сестер (по замечанию С. Гиббса[52]), не выдержала, отметила в дневнике: «Вчера вечером после обеда мы по ехали с Мамой в Петроград на панихиду графини Гендриковой. Жалко ужасно Настеньку, бедная так плачет…»[53]
Вместе с матерью ушло чувство защищенности, радость иссякла. Свои переживания Анастасия доверяла только дневнику: «Боже мой! Когда же кончится моя бесцельная, одинокая жизнь? Она меня тяготит, и теперь постоянно блекнут все утешения; больное, измученное, жаждущее любви сердце нигде не находит ответа и тепла… Пришлось спуститься с высоты, где царят утешение и мир, в самую тину житейскую, в самый центр жизненных дрязг, суеты, забот; вникнуть и окунуться в окружающую жизнь, полную сложностей, интриг, пошлости и лжи людской… Я чувствую, что я начинаю черстветь, холодеть и на меня находит апатия и равнодушие ко всему, кроме душевной боли…»[54]
Однако Романовы не ограничились лишь сочувствием «на первое время». Теперь Настя находилась в Царском Селе неотлучно. Возможно, и не было на этот счет никаких соглашений, но все сестры уделяли ей чуть больше внимания, чем остальным приближенным. Брали с собой на прогулки в город, старались почаще приглашать к чаю. Старшая, Ольга Николаевна, с удовлетворением отмечала в своем дневнике, когда, «кроме обыкновенных, с ними завтракала и Настенька».[55] Невольно выдавала общее предпочтение в письме отцу и Мария: «В этот раз едет с нами Настенька. Иза,[56] кажется, недовольна, но мне все равно, так как Настеньку я люблю больше, она все-таки проще, нежели Иза».[57]
За всем этим была конечно же Александра Федоровна, ее участливое отношение. И в дневниках, обращаясь к своей матери как к живой, Анастасия Васильевна тепло писала о Государыне: «Во всем, Ангел мой, я чувствую действие твоих молитв обо мне. Я опять нашла свою прежнюю Царицу, опять тем Ангелом-утешителем, которым она была для тебя в первые годы после смерти папы. Ты тогда говорила, что папа послал ее тебе в утешение, а теперь ты мне ее опять вернула такой, какой она была тогда <…> Мне в душу запала мысль, которую она мне сегодня сказала: чтобы тот опыт страдания, который Господь мне послал в тебе и через тебя, я бы употребила на радость и утешение другим. Может быть, в этом должна быть цель, назначенная мне Богом».[58]
Случай Анастасии Васильевны не был исключением, скорее, он подтверждал правило. Романовы не оставляли того, кто находился при них и зависел от них, даже в тех случаях, когда не было надежды, что попавший в беду человек сможет вернуться к своим обязанностям. Казалось бы, что им стоило поручить заботу о таких людях какому-нибудь пансиону, нанять сиделок? Однако они не устранялись, брали заботы о приближенных на себя. Так, когда в 23 года безнадежно заболела фрейлина София Ивановна Орбелиани, Александра Федоровна, не раздумывая, поселила парализованную девушку, оставшуюся сиротой, рядом с комнатами царевен и до самой ее смерти в 1915 году заботилась о ней, ежедневно заходила, проводила с ней время. Так было и в случае с Анной Вырубовой, которая получила серьезнейшие травмы во время крушения поезда. Вот и Анастасия Гендрикова в Царской семье встретила доброе, участливое к себе отношение и не забыла об этом.
Разлучены, но неразделимы
В 1917 году, когда семья Николая II содержалась под домашним арестом, Анастасия Васильевна оказалась в узком кругу приближенных, оставшихся в Царском Селе. Общение с царственными узниками было ограничено. Приставленные к ним будто «ради их блага» солдаты и офицеры не затрудняли себя соблюдением даже самых простых норм вежливости. Вокруг сновали «глаза» и «уши». Воспитатели и гувернеры детей, придворные дамы, хотя и не подверглись аресту, проводили значительное время в своих комнатах. При всей выдержке Николая Александровича и его семьи обстановка была напряженная.
Императрица Александра Федоровна и Великие княжны Ольга и Татьяна – сестры милосердия в императорском лазарете в Царском Селе
В воспоминаниях протоиерея Афанасия Беляева, приглашенного послужить в Царскосельский дворец и неожиданно оказавшегося на тех же правах, что и его обитатели, т. е. без возможности выхода и свободного передвижения, описано немало случаев грубых вторжений и сознательных провокаций со стороны «охраны». Однажды, например, конвой ворвался в комнату Государыни, заподозрив узников в «передаче светового сигнала», но оказалось, что вспышки света были вызваны тем, что Анастасия Николаевна, наклоняясь над рукоделием, заслоняла собой цветной абажур лампы. Отец Афанасий вспоминал, что был лишен даже возможности выйти в парк и едва появлялся на балконе, как моментально оказывался в фокусе наблюдения вооруженных солдат.[59]
После приезда Керенского уже не оставалось сомнений в том, что Царскую семью ожидает ссылка. Не все приближенные готовы были разделить изгнание. Освобождению из заточения радовались те, кто, как настоятель Феодоровского собора, не ожидали такого поворота событий и у кого на воле находились родственники. Был выбор и у Анастасии Васильевны. Наверное, она могла бы обратиться к Керенскому и, сославшись на слабость, нездоровье, добиться своего освобождения, однако ничего подобного не случилось.
Накануне высылки в Тобольск Настя с огорчением разбирала оставшийся в наследство от матери маленький святой уголок – «образницу» – в полном неведении, когда и где придется снова ее собрать. Присутствие матери, ее участие и молитву она ощущала в те дни еще яснее, чем прежде: «…впереди неведомый далекий путь, а дальше полная неизвестность, но хотя сейчас мне тяжело и грустно и такая безумная жажда твоей ласки незаменимой, так хочется положить голову к тебе на плечо и отдохнуть (я так устала), но на душе все же спокойно; я чувствую, что ты со мной и слышишь меня, и я не могу не вылить душу тебе, не выразить хоть отчасти все пережитое, хотя я и знаю, что ты видишь, понимаешь и знаешь каждое движение моей души…»[60]
