Во Франции рождалась новая философия, в которой условно можно выделить два основных движения. Первое вдохновлялось феноменологией Гуссерля и Хайдеггера, акцентировало конечность человеческого существования и стремилось уйти от трансцендентности. Этому феноменологическому течению, самыми значительными представителями которого были Ж.-П. Сартр и М. Мерло-Понти, противостояло другое, представители которого (А. Койре, Ж. Кавайе, Ж. Кангийем) обращались к вопросам истории рациональности. Однако наряду с этими новаторскими течениями возникло не менее влиятельное движение историков, группировавшихся вокруг созданного в 1929 г. М. Блоком и Л. Февром журнала «Анналы экономической и социальной истории». Они отказались от универсалистской модели истории и акцентировали сосуществование множественных исторических длительностей, развивающихся в разном темпе. Философским эффектом работ Школы Анналов было разрушение представления о неизменности человеческой субъективности. Сотрудничество Февра и Койре привело к образованию в 1931 г. исследовательской группы, ставшей прообразом Института истории и философии наук. Так были заложены основания для структурного анализа человеческих сообществ, отголоски которого заметны в текстах Лакана начиная с 1938 г. и который два десятилетия спустя превратится в мощнейшую традицию французского структурализма.
Александр Кожев читал свои лекции по философии религии в Сорбонне. Лакан не пропускал ни одной лекции и участвовал в семинарах Кожева, которые проходили в кафе «Аркур» на площади Сорбонны. Семинары начинались в 17.30 и часто затягивались до полуночи. На лекциях рядом с Лаканом сидел Раймон Кено, тщательно записывавший экспромты русского гения, эти записи впоследствии были опубликованы. Ж. Батай и Р. Арон также ходили на лекции Кожева, а на семинарах Лакан сталкивался с М. Мерло-Понти, Ж. Валем, П. Клоссовски, А. Койре и А. Бретоном. Кожев не пытался «офранцузить» Гегеля или создать на основе его сочинений философию, соответствующую так называемому «национальному» стилю мышления. Кожев лишь интерпретировал Гегеля, и Лакан нашел у него технику интерпретации, позволяющую вычитывать в исследуемом тексте то, чего там прежде не было. Влияние Кожева на Лакана трудно преувеличить. Всякий раз, когда Лакан говорит о чрезвычайно важном для него Гегеле, речь на самом деле идет о Кожеве. Помимо техники интерпретации Лакан унаследовал от Кожева и неприязнь к публикациям; оба мыслителя предпочитали изданию книг устную речь, что сегодня значительно затрудняет их изучение. Неизвестно, сложилась ли настоящая дружба между двумя великими мужами, но, во всяком случае, Лакан всегда говорил о своем коллеге «мой друг Кожев», а в 1970 г. заявил: «Если бы я никогда с ним не встретился, то очень возможно, что, как и многие образованные французы определенного времени, я и не подозревал бы, что в гегелевской Феноменологии духа что-то есть»[96].
Посещение лекций и семинаров Кожева вскоре отразилось на текстах Лакана. Первым примером такого рода может служить написанная им рецензия на книгу Э. Минковски «Прожитое время», которую сам Лакан назвал «амбициозным и двусмысленным трудом» (œuvre ambitieuse et ambigue). Лакан отметил, что здесь «феноменологический аппарат не вполне оправдывает метафизические постулаты»[97]. По большей же части речь, конечно, шла не о том, насколько хорошо работа Минковски соответствует гегельянским схемам анализа и синтеза. Кроме того, он толкует не столько о гегелевской, сколько о гуссерлевской и хайдеггеровской феноменологии. Лакан упрекнул своего маститого коллегу в попытке создать новый теоретический дуализм, вернувшись к старой оппозиции между теориями органицизма и психогенеза, подкрепив ее своим учением об идео-эмоциональном генезисе психологических комплексов. Он не преминул противопоставить Минковски собственную концепцию параноического сознания.
Сама концепция «проживаемого времени», считает Лакан, сближает Минковски с учением Л. Бинсвангера. Но – поразительное дело – Лакан ухитряется обещать нечто большее, чем «экзистенциальный анализ» Бинсвангера: швейцарский психиатр в это время уже совершил свой поворот от феноменологии Гуссерля к хайдеггерианству. Лакан же, так никогда и не написавший ни одной вполне феноменологической работы, претендует на роль более крепкого хайдеггерианца, чем Бинсвангер. Несмотря на употребление гуссерлианской терминологии («ноэтическая структура», «моральная интенциональность»), Лакан радостно возвещает о том, что в Германии феноменология уже освободилась от гуссерлианской ригористики. Минковски смешивает феноменологию с бергсоновским интуитивизмом, а между тем, если бы он (благо, он владеет немецким языком столь же свободно, как и французским) читал Хайдеггера, он бы избежал скатывания к «философскому аутизму»[98]. Конфронтация Лакана с Минковски на этом не кончилась. Так, в 1946 г. они будут спорить по поводу концепции А. Бореля[99], причем Лакан по-прежнему будет бороться против органицизма, но теперь он будет ориентироваться не на феноменологию, а на лингвистику.
В 1931 г. А. Корбин и А. Койре создали журнал «Философские исследования», который просуществовал до 1937 г, выдержав шесть выпусков. Лакан познакомился с его секретарем А. Шпайером, философом, увлеченным психоанализом и старавшимся привлечь к работе в журнале всех психоаналитиков и психиатров, интересовавшихся феноменологией – Э. Минковски, Э. Пишона, А. Эйя. Лакан присоединился к собраниям редакционной коллегии в 1933 или в 1934 г, после того, как начал посещать семинары Кожева. С изданием сотрудничали Ж. Батай, Ж. Дюмезиль, Э. Левинас, П. Клоссовски, Р. Кайуа и Ж.-П. Сартр. Последний, кстати, напечатал здесь свою первую большую работу – «Трансцендентность эго».
20 июля 1936 г. Кожев составил записку, по-видимому, предназначенную для А. Койре, в которой давал набросок будущей работы, посвященной сопоставлению Гегеля и Фрейда. Он отмечал, что раздел «Генезис самосознания» будет написан совместно с доктором Лаканом и опубликован в «Философских исследованиях». Записка так и не была отправлена, однако биограф Кожева Д. Оффре обнаружил ее в документах философа и установил, что в 1936 г. Кожев и Лакан взялись писать совместную работу, озаглавленную «Гегель и Фрейд. Эссе по интерпретативной конфронтации»[100]. Кожев написал пятнадцать страниц текста, на которых сравнивал картезианское cogito с гегелевским самосознанием, показывая, что философия есть не что иное, как желание философствовать. Декартовское «я мыслю» у Гегеля превращается в «я желаю». Лакан, по-видимому, должен был дополнить текст фрейдистской перспективой. Однако Лакан ничего не написал, и Кожев также отказался от этого проекта. Свою пятнадцатистраничную рукопись он сделал введением к «Генезису самосознания». Не вызывает сомнения, что Лакан внимательно ознакомился с этим текстом, в котором Кожев ввел понятия, ставшие определяющими для лакановской концепции: Я как субъект желания, желание как раскрытие истины существования, Я как иллюзия.
В 1936 г. Лакан поехал на конгресс Международной психоаналитической ассоциации, где Францию официально представляли М. Бонапарт и Р. Шпитц. Конгресс проходил в Мариенбаде – больной Фрейд остался в Вене, и представлявшая его Анна Фрейд могла в случае необходимости быстро добраться до него. В своем выступлении Лакан излагал идеи о «стадии зеркала», концепцию которой он заимствовал у А. Валлона и переосмыслил по-своему.
Анри Валлон, философ, ставший психиатром (в 1908 г. он защитил диссертацию по хроническому бреду), никогда не интересовался дебатами между приверженцами Фрейда и Павлова. Не присоединяясь ни к той, ни к другой позиции, он отказался от идеи об абсолютном примате бессознательного и выработал свою собственную: биологический фактор неразрывно связан с социальным, обусловленным взаимодействием человека со своим окружением. Валлон стремился опереться на новую область знания, которую обозначили работы основателей Школы Анналов М. Блока и Л. Февра; именно здесь, на пересечении освободившейся от хронологизма истории и социологии, он усматривал возможность для изучения бессознательного, в его понимании далекого как от фрейдистской, так и от юнгианской моделей. Валлон упрекал Фрейда в излишнем символизме и считал психоанализ отраслью философии. Он принимал фрейдистское учение о сопротивлении, но отказывался располагать это последнее в области бессознательного. В 1931 г. Валлон написал книгу об экспериментах с зеркалами[101], в которой сформулировал понятие «собственного тела» (corps propre) и заложил основания для лакановского учения о Воображаемом и Символическом. Как ни странно, Лакан никогда не будет цитировать Валлона и постарается забыть о том, кому он столь многим обязан.
