через месяц он приедет и сменит прокладку (что совершенно не означает «починит») и вы заплатите за визит немыслимые деньги. Вот к этому привыкнуть очень трудно. Отвыкнуть — элементарно, а привыкнуть трудно. И я не могу понять, как при этом за каких-то семьдесят лет на месте пустыни и малярийных болот эти же люди построили прекрасную страну-сад с современной архитектурой, великолепными дорогами, передовой наукой и мощной армией? Или это были какие-то другие люди? Никак не могу разобраться в этой тайне Израиля.
В любом цивилизованном городе планеты вы обязательно увидите такое здание. Как правило, в самом центре. Если это большой цивилизованный город — их будет несколько. Сейчас вы поймёте, о чём я. Представьте себе две башни этажей под сорок, только одна стоит прямо, а вторая ощутимо клонится вбок. Нет-нет, она не упадёт, не волнуйтесь — это художественный приём, инженеры всё рассчитали, конечно несколько сложнее было и дороже, но с задачей справились. А вон ещё одно — оно, слава богу, стоит прямо, но верхние этажи как-то съехали — вот-вот посыпятся. А вон там ещё одно сооружение сверху донизу рассечено кривой трещиной — тоже иллюзия, разумеется.
Это сейчас такой модный тренд. Архитектор стремился выразить тревогу по поводу неустойчивости нашего мира.
Мудак ваш архитектор. И заказчики мудаки. Купились на престижное имя — видали, кто у нас строит? Дорого, наверно, вышло. Так что может, не такой архитектор и мудак. Он, видите, ли самовыразился.
Мне кажется, между произведением архитектуры и картиной на стене есть принципиальная разница — даже если это современное произведение архитектуры и картина в жанре актуального искусства. Картину всегда можно снять со стены, если она утомила вас своей актуальностью, и поставить за шкаф. Повесить на ее место что-нибудь поспокойнее. Рембрандта, например. Здание из панорамы города не уберёшь.
А я хочу, чтобы город, окружающий меня, внушал мне покой и уверенность. Я хочу, чтобы здания говорили мне — ну что ты так нервничаешь, дружок? Посмотри, какие мы красивые, гордые, как уверенно мы стоим на земле. И будем стоять еще сто лет. Заходи, мы тебе рады! И ведь во все века существования архитектура именно такой и была, правда? Дворцы и храмы восхищали величием. А что может быть уютнее кривых улочек средневекового города? И почему архитекторам фараона не пришло в голову воткнуть пирамиду в землю вершиной вниз?
Вопрос: наш зодчий действительно выразил свою обеспокоенность непрочностью мира? Или он её усилил? А может, создал? И когда я, расстроенный утренними новостями, придавленный плохой погодой, в очередной раз ползу в нескончаемой пробке прямо под этой застывшей катастрофой, я не могу отделаться от ощущения, что именно этот шедевр повинен во всех бедах нашего рушащегося мира. Ибо всё в этом мире по-прежнему связано тысячами невидимых нитей.
Где причина, где следствие?
Очень приятно думать, что ты, несмотря на пролетающие годы, внутри не меняешься.
Конечно, меняешься.
Я, например, заметил, что стал гораздо хуже относиться к мудакам. Раньше я был к ним снисходителен. Выпивши, почти любил. Ну хороший же человек. Добрый. Ну, мудаковат. Подумаешь! Вон их сколько.
Да почти все. Ну ладно, огромное большинство. И что?
Это, оказывается, в мирное время. В условиях, приближённых к боевым, мудак, как правило, становится агрессивен. Причём внезапно и непредсказуемо. А поскольку из-за смены обстановки меньше их не стало (стало больше), гармония твоего существования подвергается серьёзному испытанию. И тут необходимо твёрдо держаться некоторых правил.
Первое: ни при каких обстоятельствах не вступать с ними в спор. Знаю, трудно — собственный разум вопиет. Не пытаться ни в чём убедить — даже в том, что дважды два четыре. Иначе не заметишь, как превратишься в одного из них.
Второе: по возможности исключить или максимально ограничить общение, выходящее за рамки производственной необходимости. Не дай бог сесть с ними выпивать — я, например, выпив, добрею и планка сбивается. Попадёшь в западню.
Третье: не расстраиваться от самого факта их существования. Относиться как к природному явлению (тем более, что так оно и есть). Глупо же расстраиваться из-за плохой погоды.
И ещё больше ценить своих немногих друзей, которые по счастью мудаками не являются. Вот с ними и дружить и общаться.
А кто говорил, что будет легко?
Да, жизнь в тёплых краях, конечно, расслабляет. Вон за окном яркое солнце и плюс двадцать четыре. А декабрь. От плохого отвыкаешь на удивление быстро.
А я ведь за два года и не выбирался в холодные края. Исключая Антарктиду. Ну, там мы готовились осознанно и серьёзно (оказалось не так страшно, как предполагали).
А тут выехал на три дня на гастроли в Вену. И ведь поинтересовался погодой — дама в Гугле сообщила мне милым голосом — минус три, ветрено. И я понял, что совершенно забыл, что это за ощущение — минус три. И что при этом следует надеть. Прихватил с собой курточку на рыбьем меху — мне показалось, самое то. Не минус двадцать же.
С восемнадцатого этажа гостиницы открывалась чудесная панорама города — башенки, шпили, Дунай. Солнце. День был свободен, и я побежал гулять. Ах, как это приятно — бродить по малознакомым улицам великого города, заходить в магазинчики, покупать подарки близким, невзначай хлопнуть рюмашку в баре — за красоту. Обожаю.
Дикий, пронизывающий холод впился в меня совершенно неожиданно. На пятой минуте он проник под мою сиротскую курточку, а потом под рубашку и под кожу. Рюмочка не спасла. Я подумал, что вот так нелепо простудиться и сорвать дальнейшие гастроли будет глупо, и позорно бежал в тепло. Забился в одежде под одеяло и уткнулся в телевизор. На немецком языке. Или австрийском? Можно было, конечно, пойти на принцип, добежать до молла и купить недорогую тёплую куртку. Но, во-первых, до молла надо было ещё добежать (в какую сторону?), во-вторых, дома уже лежали две тёплые куртки. Наличие трёх пуховок в солнечном Израиле показалось мне недопустимым фанфаронством. В общем, идею я отмёл. В результате от желанных прогулок пришлось отказаться. Не проникся в очередной раз духом бессмертного Моцарта.
А не надо расслабляться. Уж сегодня-то.
Вторые сутки над нами бушует ветер. Ночью он обретает нечеловеческую силу. Он дует и днём, но всё-таки при свете солнца это не так страшно. Ночью я слышу в нём протяжные крики обезумевших людей
