Как скоро Никколлини получил письмо от своего государя, поручавшее ему заботу об участи Галилея, он ревностно и неустанно принялся ходатайствовать за него всюду, где только было возможно, постоянно извещая великого князя о результате своих хлопот, так что по его письмам легко проследить все фазы печальной истории преследования Галилея. Он начал с ходатайства о снятии запрещения с книги Галилея и о допуске ее к обращению, но успеха в этом не имел. Он сообщает князю, что папа очень раздражен против Галилея за то, что он обманул его, что он вмешивается в самые важные и опасные вопросы, какие только можно поднимать в наше время, что обманул его также и кардинал Чиамполли, уверявший его, что Галилей никогда не окажется непослушным святому престолу. Никколлини ходатайствовал затем перед папой, чтобы Галилею дана была возможность оправдаться. Папа на это заметил, что инквизиционный суд сперва разбирает такие дела, а потом призывает обвиняемого к даче показаний и защите себя. Затем, когда посланник спросил, нельзя ли указать Галилею преступные места книги, папа с гневом отвечал, что Галилей сам это хорошо знает, «так как слышал об этом из собственных наших уст». На замечание Никколлини, что нужно иметь некоторое уважение к подданному его государя, которому посвящена Галилеем сама книга, папа вспылил еще более и просил написать его светлости, чтобы он в это дело лучше не вмешивался, потому что Галилей не выйдет из него с честью. Никколлини заканчивает свое письмо к князю следующими словами: «Хуже не мог бы быть расположен папа к нашему бедному Галилею».
Никколлини еще несколько раз пытался успокоить раздраженного папу, являясь к нему лично и действуя на него через высшее духовенство, но все усилия его оставались тщетными. Наконец 18 сентября 1632 года Никколлини был официально уведомлен, с обязательством безусловного молчания, что Галилей будет потребован к суду инквизиции. Через 12 дней после этого флорентийский инквизитор при свидетелях объявил Галилею приказ выехать в течение того же месяца в Рим и явиться там к комиссару инквизиционного суда.
Несчастный Галилей теперь ясно видел, что позорная комедия разыгрывается не на шутку; он пустил в ход все протекции, какими только располагал, стараясь избавиться от необходимости лично явиться на суд и ссылаясь при этом на свои лета и болезненное состояние. В этом смысле он послал заявление в Рим, приложив к нему медицинское свидетельство, и в то же время написал трогательное письмо к племяннику папы, кардиналу Барберино. Тосканский посланник, в свою очередь, неустанно хлопочет о том же, но скоро убеждается, что освободить Галилея от поездки не удастся; тогда он начинает упрашивать папу и кардиналов, чтобы предъявленное к Галилею требование по крайней мере не приводилось в исполнение слишком круто. Благодаря его ходатайству, Галилей получил несколько отсрочек, но папа не смягчался нисколько и продолжал настаивать на том, что Галилей непременно должен явиться на суд лично. В письме от 13 ноября Никколлини извещает, что в последнюю аудиенцию у папы он представлял ему все доводы, умоляя освободить Галилея от поездки в Рим, указывал на его старость и болезни, на тяжелый карантин, которому он должен подвергнуться на границе, на то, что это путешествие может стоить для него жизни; но папа решительно отвечал, что избавить его от поездки в Рим невозможно. На возражение, что Галилей может умереть в дороге и тем лишить суд возможности видеть его на процессе не только в Риме, но и во Флоренции, папа сказал, что он может добраться до Рима потихоньку (piano) на носилках, и прибавил: «Бог да простит ему, что он увлекся в своих заблуждениях и снова в них запутался, после того как мы сами, будучи кардиналом, раз уже высвободили его из них». Кардиналы и инквизиторы, которых упрашивал Никколлини ходатайствовать перед папой, или не слушают его, или, выслушав, ни слова не отвечают.
Испробовав все средства освободить Галилея от поездки в Рим, Никколлини пишет, наконец, от 11 декабря того же года, что теперь он считает уже за лучшее повиноваться приказу и ехать, причем советует Галилею проехать через Сиену, где ему придется выдержать только двадцатидневный карантин, а остановиться в Риме предлагает у себя. Но Галилей все еще медлил и все еще надеялся избежать унизительного присутствия на суде инквизиции. В письме от 15 января 1633 года Никколлини уже настоятельно советует ехать, боясь, как бы в противном случае против Галилея не было принято какой-нибудь крайней меры грубого насилия. Пробыв во Флоренции еще около месяца, великий старец решился наконец предстать перед судом ужасной инквизиции и 13 февраля выехал в Рим. По счастью, карантин в это время был уже снят, так что Галилей на другой день был уже в папской столице и тотчас же явился к комиссару инквизиции.
Не нужно, однако, думать, что Галилей был слишком напуган этим вызовом в Рим. В январе того же 1633 года, всего за несколько дней до своего отъезда из Флоренции, он написал одному из известных тогда законников, Диодати, в Париж замечательное письмо, говорящее о полном его спокойствии, а также и о том, что он готов вступить в спор с теологами на их собственной территории.
Еще до приезда Галилея Никколлини деятельно хлопотал о том, чтобы его не заключали в тюрьму инквизиции до решения дела, а позволили бы ему жить в доме посольства. На этот раз ходатайство его имело успех, и Галилей по приезде в Рим мог остановиться в доме Никколлини. Через две недели, 27 февраля, тосканский посланник официально доложил папе о прибытии Галилея, не забыв напомнить о его старости и недугах и его полной покорности власти его святейшества. Папа отвечал, что с ним и без того уже поступлено необыкновенно милостиво, так как он остается на свободе и не заключен в тюрьму инквизиции, от чего не были освобождаемы даже коронованные лица, и что все это сделано лишь из уважения к его светлости князю Фердинанду.
Галилей прожил в Риме, в доме посланника, целый месяц, никуда не показываясь и не принимая у себя никого, так как лишь на таких условиях ему было разрешено оставаться на свободе. За все это время ни он, ни посланник не имели никаких сведений о ходе дела в инквизиционном суде, и Галилея ни разу не требовали к допросу. Поэтому 13 марта Никколлини отправился к папе под предлогом передать ему благодарность своего государя за снисхождение, оказанное Галилею, и вместе с тем стал просить, нельзя ли поторопиться с окончанием дела и не томить бедного старца в тягостной неизвестности, причем опять не забыл попросить о снисхождении к нему. Папа отвечал, что он охотно делает многие снисхождения ради его высочества, но, во всяком случае, философ должен будет явиться в инквизиционный суд, когда нужно будет допросить его, потому что таков обычай. К этому папа прибавил: «Синьор Галилей был моим другом; мы часто беседовали с ним запросто и ели за одним столом… Но дело идет о вере и благочестии». В заключение папа дал понять посланнику, что Галилею оправдаться будет трудно: есть-де аргумент, на который ни он, ни его единомышленники никогда и ничего не будут в состоянии возразить; аргумент этот заключается в том, что «Бог всемогущ; если же Он всемогущ, то зачем нам подчинять его необходимости?» Никколлини старался оправдать Галилея, разбиравшего вопрос лишь с научной точки зрения; но папа разгорячился и еще раз резко повторил: «Да, не должно налагать необходимости на Бога!» Этот неопровержимый аргумент как раз и был последним доводом Симплиция в книге Галилея.
