говорили искренние горячие речи. Многие плакали. Я не плакал, потому что не умел. Было какое-то странное чувство новизны, любопытства. После митинга я встретил Сергея Львовича Утченко, спросил его: «Что будет дальше?» Он ответил: «Ничего особенного». Рассказал, что очень тяжело болен академик Греков. Ему опасно волноваться, потому от него скрывают кончину Сталина, однако долго это продолжаться не может. Я спросил Сергея Львовича, как он думает, кто окажется на месте Сталина. Он выразил предположение: «Для начала, наверное, “НИКТО”»!
Разумеется, я намеревался отправиться в Колонный зал Дома Союзов, где должны были установить гроб с телом Сталина. В сообщении от комиссии по организации похорон говорилось: «О времени доступа в Колонный зал Дома Союзов будет сообщено особо». Все ожидали, что тело Сталина торжественно перевезут в Колонный зал из Кремлевской больницы. Ничуть не бывало. Числа 6 или 7 марта (точно не помню) во второй половине дня закрыли проезд по Моховой в сторону Дома Союзов. Виталий и я стояли на углу у здания Университета и видели, как простая санитарная машина вышла из переулка, где помещалась Кремлевская больница, и проехала в сторону Дома Союзов. Вскоре после этого объявили о доступе к телу И. В. Сталина. Я этого сообщения не слышал. Находясь у окна в кабинете Древней истории на улице Герцена, я увидел, как вдруг остановились пешеходы. Через какую-то секунду толпа людей, словно волна, колыхнулась и хлынула вверх по Герцена, обтекая и останавливая троллейбусы и автомобили. Я, Витя Смирин, Ира Поздеева, Люся Марьинович, еще кто-то решили двинуться к Дому Союзов. Наступил вечер.
Дом Союзов выходит фасадом на нынешний проспект Карла Маркса. Вход в Колонный зал распложен со стороны неширокой улицы Пушкина. Пройти на нее оказалось возможным только с Трубной площади, остальные подходы были перекрыты грузовиками. Никто не регулировал движение человеческой толпы, молчало радио. К Трубной площади шли миллионные толпы с разных сторон. В одну из колонн пристроилась и наша маленькая группа. Сначала шли быстро, почти бегом, по мере приближения к площади движение замедлялось. Вот мы идем шагом, потом чуть движемся, и вот уже совсем не идем, стоим, а на нас сзади напирает невидимая толпа. Я вдруг почувствовал себя стиснутым, сжатым в людских телах. Руки притерлись к туловищу, лицо упиралось в чью-то спину. Стало тяжело дышать. А люди напирали, и никто не останавливает потока. Видимо, где-то пробка. Нужно прекратить движение. Там дальше, несомненно, давка. Я повернул голову, увидел в свете фонарей удивленные глаза Смирина. «Витя, – сказал я, – нужно выбираться. С тобой есть кто-нибудь из наших?» Он кивнул головой. Я еще раз сказал: «Выбираемся!» С этими словами я изо всех сил заработал руками, ногами, не обращая внимания на крики, угрозы. Мне удалось повернуться лицом к напиравшей толпе и пробиться к Смирину. Вдвоем, расталкивая толпу, мы кое-как выбрались сами и вытащили наших остальных. К счастью, все выбрались на тротуар. У всех были оборваны пуговицы. Я сказал: «Ребята! По домам. Посмотрим кинохронику. На сегодня и впредь впечатлений хватит». Мы пошли к Смирину. Родители его, пребывавшие в великом смятении, успокоились. Поздно вечером я вернулся в Сокол. К счастью, Женя догадалась не ходить в Колонный зал. А утром следующего дня все говорили о страшной давке, в которой погибло много людей. Это было более, чем Ходынка. Можно было удивляться, почему такая штука была устроена. В том, что ее можно было предотвратить, я был и остаюсь поныне совершенно уверенным.
7 марта 1953 года «Правда» опубликовала «Постановление совместного заседания пленума Центрального Комитета КПСС, Совета Министров СССР и президиума Верховного Совета». В нем говорилось, что Г. М. Маленков назначается председателем Совета Министров. Его заместителями становились Бария, Молотов, Булганин, Каганович. Тут же указывалось: «Признать необходимым, чтобы тов. Хрущев Н. С. сосредоточился на работе в Центральном Комитете КПСС и в связи с этим освободить его от обязанностей первого секретаря Московского Комитета КПСС». В те суматошные дни никто не придал значения этим назначениям и перемещениям.
Сталина хоронили 9 марта. Тело его было решено поместить в мавзолее рядом с В. И. Лениным. Со временем предполагалось построить пантеон. Соратники, видимо, серьезно размышляли над будущим, хотя, в упоении земным величием, забыли о пустяке: в пантеон не входят, туда вносят и при этом совершенно не считаются с личными пожеланиями претендента на эту жилплощадь. Виталий и я добрались в день похорон до здания Консерватории. Дальше не пускали. Собралась довольна большая толпа, прорывавшаяся в сторону Красной площади. Здесь мы видели то, что описала Г. Николаева в «Битве в пути». Правда, никто никого не убил. Верховой милиционер в майорском звании бешено поднимал коня на дыбы и опускал прямо на людей. Собралась по большей части студенческая молодежь, вроде нас с Виталием. Выкрутасы конного майора мало кого пугали. Он наезжал, конь крутил головой, грыз удила, смотрел бешеными глазами. Люди разбегались из-под копыт, а потом снова норовили прорваться, а майор орал и снова вздыбливал коня. Все кончилось, как только начался траурный митинг на Красной площади. Его транслировали по радио. Люди притихли. Был пасмурный день. Кажется, сыпал мелкий снежок. Морозило. Задыхаясь от рыданий, заговорил Молотов. Он то и дело прерывался. Еще бы! Ведь Молотов говорил: «В эти дни мы все переживаем тяжелое горе – кончину Иосифа Виссарионовича Сталина, утрату великого вождя и вместе с тем близкого, родного, бесконечно дорогого человека. И мы, его старые и близкие друзья, и миллионы советских людей, как и трудящиеся во всех странах во всем мире, прощаемся сегодня с товарищем Сталиным, которого мы все так любим и который всегда будет жить в наших сердцах». И в таком духе дальше. Потом глуховатым, но уверенным голосом говорил Берия. Он обещал советским людям строгое соблюдение социалистической законности. Звонко и уверенно звучали слова Маленкова. Он подражал сталинскому стилю: выдвигал какой-нибудь общий тезис, связанный с деятельностью И. В. Сталина и заключал: «Наша священная обязанность состоит в том, чтобы обеспечить дальнейший расцвет социалистической родины». Так он перечислил немало священных обязанностей, обозвал себя и еще кого-то верными слугами народа и скорбно закончил: «Прощай, наш учитель и вождь, наш дорогой друг, родной товарищ Сталин». Надо думать, он чувствовал нечто сходное с тем, что испытывала королева Гертруда, которая, как известно, забыла о покойном муже до того, как износила башмаки. Виталий и я стояли среди колонн у входа в Консерваторию, слушали радио, курили. Кое-кто плакал. Мы не плакали и даже не грустили. Было любопытно. Траурный митинг кончился, мы пошли в
