борьбу с растленной буржуазной идеологией, но способна лишь его дезориентировать и поэтому является вредной». Наташенька, прочитай эту мою статью и ты убедишься, что она звучит очень убедительно. П. Н. Тарков получил заслуженный нокаут.
Закончив статью, я посетил С. Л. Утченко. Было воскресенье. Сергей Львович сидел в кресле, одетый в теплый халат, читал, улыбался и снова читал. «Хорошо!» – сказал он. Мы закусили, выпив по рюмке. Договорились: я иду в редакцию «Вопросов истории» и предлагаю там статью. Если ее не берут, я направляюсь в «Вестник Древней Истории», где ее возьмут обязательно. Так я и поступил. Предварительно я показал статью А. Г. Бокщанину, сказав ему: «Я по ходу работы над диссертацией прочитал рецензию П. Н. Таркова. Решил познакомиться с подлинниками статей и убедился, что Петр Николаевич в них не разобрался. Считаю своим долгом высказаться на сей счет публично». А. Г. Бокщанин прочел статью и оценил ее одним латинским словом: «Optime». Это значит «Превосходно»…
Редакция «Вопросов истории» размещалась в здании издательства «Правда». Я поколесил по коридорам и явился к нужному лицу. Этим лицом оказался Лев Дмитриевич Петров – бывший зам. декана Исторического факультета. Он прочел статью и сказал: «Хлестко написано! Для “Вопросов Истории” тема узка. Да и лучше, чтобы ее поместил “Вестник” в порядке самокритики». Я направил стопы свои в редакцию «Вестника». Здесь я встретился с Я. А. Ленцманом, которого А. Г. Бокщанин считал сионистом. В действительности же «сионист» был польским коммунистом, долго находился в подполье, в тюрьме. Выпущенный на поруки, он бежал в Данциг, откуда в 1932 году перебрался к нам, принял советское гражданство, окончил исторический факультет и аспирантуру при Московском пединституте. С 1941 по 1945 год Ленцман находился на фронте, там в 1943 году вступил в КПСС. После демобилизации он защитил диссертацию, и в момент, когда я его узнал, руководил отделом критики и библиографии в «Вестнике Древней Истории». Ко мне он относился хорошо. Моя статья удовольствия ему не доставила: ведь рецензию П. Н. Таркова в свое время пропустил он. Вместе с тем и Яков Абрамович Ленцман не мог отказаться от удовольствия врезать Таркову. Да и я проявил должную настойчивость, сказав о своем визите в «Вопросы Истории», где готовы взять статью, но посоветовали сначала обратиться в «Вестник». После этого Яков Абрамович статью взял. Несколькими днями позже я узнал, что статья оживленно обсуждалась в редакции. Необходимость ее опубликования ни у кого сомнения не вызывала. Было одно «НО», по поводу которого ко мне обратилась Александра Ивановна Павловская – сотрудница редакции. Александра Ивановна – это для сведения читателя. На самом деле это была проста Аля Павловская, окончившая аспирантуру при нашей Кафедре. Руководил ею К. К. Зельин. Мы были с ней хорошо знакомы, я давал ей рекомендацию при поступлении в партию. В 1951 году она защитилась, подарила мне реферат с надписью: «А. Кацу на память о совместной учебе, от автора». Так вот, она ко мне пришла и сказала: «Леша! Статья твоя идет. У меня есть тебе совет: подпишись инициалами, или дай ее под псевдонимом». Я спросил: «Зачем?» Она стала говорить что-то невнятное. Разговор шел в просторном вестибюле библиотеки Горького, и я попросил ее зайти за ответом на следующий день. Утром я помчался в Институт истории к Сергею Львовичу Утченко. Застал его опять в просторном кабинете, рассказал о разговоре с А. И. Павловской. Спросил, как мне поступить. С. Л. Утченко ответил: «Вопрос щекотливый. Вы должны решить его сами. Ситуация вам известна». На этом разговор кончился. Вечером я сказал Але Павловской, что статья пойдет под моей фамилией. Далось мне это решение нелегко и не сразу. Было соблазнительно стукнуть Таркова и остаться незамеченным: проще, спокойнее. И тут же думалось: я выгнал Перегудова, выступил на партсобрании в защиту старого доцента с Кафедры Востока, открыто веду борьбу с Домбровским. Кого я теперь боюсь? Таркова? Дать статью без подписи – все равно, что выстрелить из ружья с кривым стволом. Если бы Сергей Львович одобрительно отнесся к сокрытия авторства, он бы дал соответствующий ответ. И я решил, как решил. А повод для беспокойства у А. И. Павловской был. Он крылся в той ситуации, про которую вспомнил С. Л. Утченко.
В последних числах января 1953 года передали по радио чудовищное сообщение: арестована группа врачей – вредителей, готовивших убийства крупных политических деятелей, замышлявших уничтожение некоторых наших маршалов и чуть ли ни самого Сталина. Перечислялись фамилии крупнейших медиков с мировыми именами. Разоблачила их рядовой врач кремлевской больницы Лидия Тимощук, которую тут же наградили орденом Ленина за бдительность. Большинство арестованных были евреями, их называли агентами сионистской организации «Джойнт». У меня больно заныло сердце. Не было сил думать, что это сообщение – ложь. Кому она могла понадобиться? Становилось страшно. Почему? Сколько страданий принес пресловутый космополитизм?! В жизни царила та тягостная обстановка, которую Ю. Бондарев назвал «Тишиной». При всем ее отвратительном накале она была затаенной. Арест врачей, связанных с каким-то еврейским националистическим центром, прорывал плотину, кое-как сдерживавшую лавину дерьма.
Я пошел в Университет, торопясь, подбежал к автобусной остановке, чтобы доехать до метро. Здесь стояла группа людей. Какая-то молодая женщина с лицом оскалившейся собаки громко говорила: «Как я их ненавижу! Всех их, всех евреев поубивать надо! Мало им было Гитлера!» Люди молчали. Никто не схватил ее за глотку, не заставил замолчать! В толпе людей в метро чувствовалась напряженность. Все читали только что купленные газеты. Читал и я маленькую неприметную заметку о врачах – убийцах. Прибежал в партбюро факультета. Там шел большой разговор. Один из студентов из общежития рассказывал секретарю партбюро П. В. Волобуеву: какой-то пятикурсник, услыхав сообщение по радио, громко провозгласил: «Пора устроить криптию!» «Что такое криптия?» – спросил Волобуев. Я ответил: «Так называли спартанцы избиение своих рабов илотов!» Волобуев свистнул, а я припомнил фельдфебеля-эрудита, повешенного в украинском селе Мало-Половецкое. Ничего нового не узнав, я пошел в Горьковскую библиотеку. Вскоре там появилась Нона Скегина. Она была взволнована и расстроена. Сообщила новость: у арестованного профессора Когана нашли при обыске редкостный драгоценный камень. Я удивился: «На кой черт он ему понадобился?» Нона Скегина не знала. Она только искренне удивлялась, почему врачи убивают людей?
Нона ушла. Я поднялся в читальный зал. Чуть позже туда пришел Виталий. Мы покурили и поговорили о врачах-убийцах. И вот Виталий-то сказал: «Липа! Все липа, от начала и до конца!» Я схватился за голову: «Не может быть!» Становилось жутко. Все реагировали на случившееся по-разному.
