20 августа 1848 года Бальзак все еще торопился «покинуть эту кузницу мятежей, этот рассадник монтаньяров», как он называл Париж. Он получил письмо от графа Орлова, шефа жандармов России и дипломатического советника царя: «Нашим представителям за границей были отданы указания не чинить никаких препятствий вашему въезду в Россию, поскольку вы предполагаете совершить путешествие, имеющее сугубо научные цели».
В письме, подписанном графом Уваровым, министром народного просвещения, тот от имени царя приглашал Бальзака «приобщиться к полнейшей безопасности, существующей в России. Вы увидите, что потрясения, выпавшие на долю Европы, ни на минуту не нарушили размеренного и мирного движения вперед, свидетелем которого вы были год тому назад…»
Это письмо оказалось настоящим подарком судьбы, ведь русское посольство в Париже упорно отказывалось выдать Бальзаку визу. Теперь ему сообщили, что его документы будут готовы 30 августа.
Оставалось лишь урегулировать вопрос с Евой Ганской. Она по-прежнему не изъявляла желания видеть его.
Бальзак сообщил о своем приезде Анне. Ева сказалась больной. Она «погрязла в клевете». Для того чтобы вернуть ее расположение к себе, Бальзак принялся ласково увещевать: «Муравушка госпожи Ганской готовится стать гнездышком для всех богатств африканского ткачика».
Роже Пьерро датирует отъезд Бальзака 19 сентября. Через 24 часа Бальзак прибыл в Кёльн. Оттуда, три дня спустя, поезд доставил его в Краков. 3 октября он добрался до Верховни.
21 августа 1848 года он писал: «Пусть Европа делает все что ей заблагорассудится. Отныне я всего лишь частица имения Верховни».
В Париже госпожа Бернар-Франсуа де Бальзак согласилась посторожить особняк на улице Фортюне. Она поселилась там с двумя слугами. Отставной военный Франсуа Минх был нанят, чтобы защищать особняк от бунтовщиков и грабителей, наводнивших улицы. А служанка Занелла только и умела, что мыть полы.
Бальзак доверил свое творчество Лоран-Жану, дав ему полномочия блюсти свои литературные и театральные интересы. «В Верховне я буду писать пьесы так же хорошо, как и здесь».
Если верить подсчетам Бальзака, обставленный и отделанный дом, превратившийся в настоящее чудо, обошелся ему в 325 тысяч франков. Причем в счет этой суммы Бальзак еще должен был заплатить 96 тысяч франков, не говоря уже о долге в 50 тысяч за прочие расходы. Бальзак не хотел в этом признаваться, но он не был готов слишком утруждать себя и рассчитывал на великодушие госпожи Ганской.
Гнездышко было готово, не хватало только птиц.
Путешествие из Парижа в Верховню прошло хорошо. Бальзак купил дорогие фраки и халаты, которые Бюиссон отделал мехом. Правда, чемодан, отправленный по почте, прибыл только в декабре.
«В СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ВСЕ УЛАДИТСЯ…»
В течение всех 19 месяцев, что Бальзак провел в Верховне, он настолько тяжело болел, что совершенно не мог работать. Он лишь с трудом писал самые необходимые письма. Он продолжал непреклонно верить в методы лечения доктора Кноте, который внимательно осматривал его, щупал пульс, а затем подбирал соответствующие порошки. В глубине души Бальзак, всегда трезво смотревший на неизбежность конца, смеялся над этими лекарствами. Он испытывал чрезмерную усталость, на душе у него скребли кошки, он изнемогал от мучительных головных болей и едва держался на ногах.
К Бальзаку был приставлен мужик, чтобы разжигать и поддерживать огонь в печи. Всякий раз, когда Бальзак замерзал, он приказывал мужику, чтобы тот вскипятил большой кофейник, до краев наполненный кофе. Мужик с ужасом глядел, как Бальзак поглощал этот целебный напиток. И только тогда тело больного понемногу начинало согреваться. Кофе также перебивал отвратительный вкус местной пищи.
Ева и ее дети оказали Бальзаку участливый прием и старались предупредить все его желания. По вечерам Бальзак, если не играл в шахматы с госпожой Ганской, которая приходила в ярость, когда проигрывала, состязался с Георгом в сочинении каламбуров, которые он называл «испорченными детьми плохого вкуса и скабрезности». Иногда весь вечер они слушали музыку. Для Анны Бальзак он стал «дорогим папой», но Ева по-прежнему относилась к нему как к «обласканному гостю».
В ноябре Бальзак заболел «болотной лихорадкой», как тогда называли нарушения в работе головного мозга. Несомненно, речь идет об обострении менингиального воспаления. Бальзак писал Зюльме Карро: «С какой быстротой проявилась болезнь и какие преграды возникли на пути к счастью! Нет, это все происходит для того, чтобы вызвать отвращение к жизни».
В декабре госпожа Бернар-Франсуа де Бальзак прислала сыну подробный отчет об управлении домом. Она была очень довольна собой. Она придерживалась того образа жизни, что вела в пансионе, будучи маленькой девочкой: просыпалась в половине пятого утра и молила Бога послать благополучие ее семье. В половине восьмого она шла к мессе в соседний монастырь. В половине девятого ей подавали суп, а затем она проводила беседы со слугами, каждому из них задавая обстоятельные вопросы о проделанной работе.
«Лучший способ сохранить послушных и верных слуг — это не разрешать им ни минуты бездельничать».
По вечерам Франсуа Минх приходил «проводить госпожу наверх». Он освещал ей дорогу до спальни, затем «зажигал ночник и уходил».
«Весь дом защищен, то есть все покрыто белым коленкором, даже шторы».
Бальзак выплачивал своей матери ежемесячную пенсию в 100 франков. Безусловно, госпожа Бернар-Франсуа де Бальзак находилась в стесненных обстоятельствах. Оноре был должен еще много денег, а кредиторы требовали от него немедленно заплатить 20 тысяч франков.
10 декабря 1848 года Бальзак написал матери обстоятельный ответ, но о деньгах упомянул лишь вскользь: «Береги наши лотерейные билеты, хотя мы и не питаем особых иллюзий». Зато Бальзак подробно описал тревожную обстановку, в которой жили «его друзья». Судебные процессы семей Ганских и Мнишек обходились в 100 тысяч франков ежегодно, «торговля совсем замерла», запасы хлеба накапливались, но «хлеб не продавался». Впрочем, кто рискнул бы перевозить деньги из Польши в Париж, когда надо было платить комиссионный сбор, достигавший 50 %?
Поэтому пусть госпожа Бернар-Франсуа де Бальзак довольствуется 100 франками, выплачиваемыми ежемесячно и «непременно в срок», пусть остается экономной собственницей, рачительной вкладчицей, пусть слуга Франсуа Минх будет опрятно одет, пусть разжигает огонь аккуратно и бережно обращается с лампами.
В декабре Бальзак написал своей сестре, что дом на улице Фортюне «принадлежит особе, у которой я нахожусь в гостях, и все в нем принадлежит ей».
