Польский двор, приехавший в Лотарингию, сохранил свои знаки отличия, титулы, мудреную генеалогию. Любомирские или Ржевуские, приходившиеся Еве Ганской родственниками, все без исключения были охвачены «герцогоманией», как говорил Стендаль, или, вернее, «княземанией». Они жили воспоминаниями о въезде во Францию Марии, супруги Людовика XV. Впереди ехал ее «оруженосец» князь Жак-Александр Любомирский, получивший титул Почетного француза. Таким образом, появление Евы Ганской во Франции было подготовлено длинной чередой ее предков. Но этот дружественный союз прервала Французская революция, которая не пощадила, как мы видели, ни графиню Ржевускую, тетку Евы Ганской, брошенную в тюрьму, а затем гильотинированную, ни ее 5-летнюю дочь Розалию, брошенную в Консьержери.
Приехав в Париж, Ева Ганская поселилась в ненавистном ей доме. Но вскоре ее мнение о нем переменилось. И она прожила там вплоть до самой своей смерти, последовавшей 10 апреля 1882 года, то есть 32 года. Она вложила в этот дом очень много денег. Эта сумма исчислялась 130 тысячами франков. «Наши долги», как говорил Бальзак, были более значительными. Они достигали примерно 500 тысяч франков. Именно столько заплатит в 1882 году баронесса Саломон Ротшильд, чтобы вступить «в пользование этим домом через месяц после кончины госпожи де Бальзак».
Во время «траурного месяца» 1882 года кредиторы, антиквары, мародеры, соседи потеряли всякое стеснение. Они буквально набросились на мебель. Для того чтобы поскорее вынести ее, они выкинули на помойку все документы, все бумаги, написанные Бальзаком. Бельгийский библиофил виконт Шарль де Спелберг де Лованжуль, посещая уличных торговцев и подбирая у них все, что еще оставалось, смог воссоздать первые бальзаковские архивы, завещанные им в 1905 году Институту Франции. Нет слов, чтобы воспеть хвалу Лованжулю. Он собрал воедино разрозненные отрывки неизданных произведений и письма Бальзака, он посвятил 25 лет своей жизни отыскиванию того, что было написано его рукой. Он также предпринял попытку тщательно разобрать рукописи, проводя «с лупой в руках два дня, чтобы разобрать две страницы, исписанные его почерком».
Сила духа Бальзака и его жизненная энергия передались издателям и комментаторам писателя: сначала Лованжуль, затем Марсель Бутрон, Жан А. Дюкорно, Морис Бардеш, Роже Пьерро и бальзаковеды, которые, сплотившись вокруг Пьера-Жоржа Кастекса, опубликовали издание «Плеяды». Авторы этого издания не только сличили произведения по рукописям, но и попытались прочесть, если это представлялось возможным, зачеркнутые отрывки, вынося на суд любителей словесности текст, вырвавшийся прямо из глубины души.
Бальзак, наделенный одновременно бурным воображением и рассудительностью, как он сам не раз говорил, был неисправимым оптимистом. Он над всем смеялся. Именно в этом состояла сущность его натуры. То, что он доверительно изливал свою душу, поверял публично свои тревоги, помогало ему создавать действующих лиц, наделенных сильным характером, пренебрегающих опасностью и всегда достойно противостоящих случающимся с ними неприятностям.
Бальзак, нелюбимый ребенок, пансионер Вандомского коллежа, голодный писатель из мансарды, обанкротившийся типограф и издатель, богатырь «Человеческой комедии», который отчаянно сражался, чтобы одолеть сон, наслаждение счастьем, усталость и болезнь, сумел трансформировать самые опасные и порой самые ужасные моменты своей жизни в живительную силу. Для Бальзака «эта сила исходит из могущества самой Природы, и мы черпаем ее в неведомых источниках».
Когда в 1834 году Бальзак предложил Ганским стать их Отцом Гранде, иначе говоря поверенным, который сумел бы сделать Верховню доходной и который выгодно поместил бы их деньги в Париже, он, безусловно, шутил. В том же самом письме Бальзак советует «копить авансы». После смерти Венчеслава Ганского предложения Бальзака стали более настойчивыми. Он требовал от Евы распродать имущество и купить в Париже недвижимость. Цены на земельные участки в Монсо вырастут в 10, 100 раз, Северная железная дорога — это самое выгодное предприятие на свете, а Бальзак — превосходный управляющий. Он станет также хорошим супругом. «Мужчине надлежит работать на свою жену и сделать ее счастливой физически, морально и материально». Но 200 тысяч франков, которые он в 1847 году предполагал зарабатывать ежегодно, не должны были мешать Еве Ганской приумножить свое состояние, выгодно вложив капитал. Бальзак не проявлял личной заинтересованности. Таково было его предназначение. Став мужем, он собирался рачительно управлять совместной собственностью, уверенный в своих качествах финансиста, позволивших ему создать образы Гранде и Нусингена.
Путь молодоженов из Верховни в Броды, проделанный ими с 24 по 30 апреля 1850 года, пролегал меж двух огней. Их подстерегали болезнь и дорожные неприятности. В течение многих часов коляска с трудом пробивалась сквозь преграды. Рыхлый снег, смешавшись с дождем, превратил дороги в сплошное месиво, по которому невозможно было продвигаться на санях. Днем и ночью коляску бросало из стороны в сторону. Порой приходилось созывать крестьян, чтобы те с помощью рычагов вытаскивали ее из грязи. Полуслепой Бальзак, прижимая руку к тяжело бившемуся сердцу, с трудом выходил из коляски и часами мок под дождем.
Андре Моруа пишет, что «милосердие, равно как любовь и слава, побудили Еву Ганскую принять решение». Ко всему этому непременно надо добавить желание угодить дочери Анне, которая мечтала жить в Париже.
Еве, охваченной мистическими устремлениями, нравилось любить Бальзака, и он был достоин этой любви, ведь очень скоро ему предстояло умереть.
В глазах Евы Бальзак стал святым мучеником. В дни его страданий она писала: «Я ничего не выдумываю относительно этого обожаемого существа. Я знаю его на протяжении 17 лет и ежедневно обнаруживаю, что он наделен достоинствами, доселе мне неизвестными».
Супруги Бальзак прибыли в Дрезден 9 мая. Оттуда Оноре написал матери. Он хотел удостовериться в том, что та до последней минуты будет присматривать за домом на улице Фортюне. Но госпоже Бернар-Франсуа де Бальзак непременно следовало покинуть «дворец» до приезда супругов. Пусть 73-летняя свекровь отправляется куда ей угодно, либо в Сюрен, либо к дочери, «ибо не только недостойно, но и неприлично, чтобы ты приняла невестку у нее в доме. Она должна сама нанести тебе визит и засвидетельствовать свое почтение».
Во Франкфурте госпожа Оноре де Бальзак обменяла 24 слитка серебра на 9817 франков и 49 985 рублей. Рубль, который в те времена равнялся четырем франкам, был дисконтирован на счет Санкт-Петербургского банка.
