знаменовала новое обоснование старого рабства». Она его успокоила, в ней звучала идейная выдержанность диссертации. Мачульский констатировал новое веяние в моем реферате: в нем не было ссылок на труды И. В. Сталина. Даже при ссылке на «Краткий курс истории ВКП(б)» его фамилия не упоминалась. Быстро дело делалось. Мачульский вывел резолюцию: «В печать». Теперь я отнес реферат в Главлит, располагавшийся в помещении Манежа против Университета. Внутрь, конечно, не пускали, прямо на улицу выходили маленькие окошечки, как в железнодорожной кассе. Я даже не разглядел лица девицы, принявшей у меня реферат и назвавшей день, когда мне за ним явиться. Несколько дней я сибаритствовал, разговаривал с Людой Спасской о нравах последних римских императоров. Главлит разрешил печатать автореферат, и я пришел с ним в университетскую типографию. Здесь меня встретил парень моего возраста с носом, напоминавшим формой и размерами водопроводный кран в милых моему сердцу Сандуновских банях. Я ему сказал: «Друг! Реферат нужно напечатать к 1 сентября. Нос ответил: «Исключено!» Я сказал снова: «Друг! Я три года не доедал, не досыпал, и еще многого не доделывал, чтобы только своевременно защитись диссертацию. Не вздумай помешать осуществлению моих планов и скажи, когда мне прийти за гранками». Парень смягчился и назвал приемлемый срок. Тем временем в переплетной Горьковской библиотеки переплели мою диссертацию. Переплетчик с таким же носом, как и печатник, спросил: «Какой тебе сделать переплет? Как на сочинениях Мао Цзедуна, хочешь?» Я ответил: «Хочу! Но сколько ты за это возьмешь?» Переплетчик оскорбился в своих лучших чувствах: «И это спрашивает без пяти минут кандидат! По 15 рублей за штуку и приходи через два часа!» Я согласился. Получились три громадных тома. Я притащил их в авоське и бросил на тахту. В это время на ней сидел Яша Шварц. Он открыл диссертацию, полистал и, найдя греческий текст, попросил сказать, что это значит. Я прочел перевод, помещенный тут же. Яша повернул несколько страниц, снова нашел греческий текст, прочел перевод, и сказал: «Я тоже знаю греческий язык!» Спорить я не стал. Парень с носом меня не подвел и своевременно сделал гранки, верстку. Я снова мотался из типографии в Главлит, из Главлита в типографию. Наконец, я держал в руках 100 экземпляров брошюры в серой бумажной обложке. На ней значилось: А. Л. Кац. Идеологическая борьба в Римской империи в начале 4-го века н. э. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Москва. 1953 г. Я понес диссертацию оппонентам: С. Л. Утченко и Е. М. Штаерман.
1 сентября 1953 года произошло торжественное открытие нового здания Университета на Ленинских горах. Я получил пригласительный билет на площадь перед зданием. Собралось множество народа, делегации со всей Москвы. Володя Лаврин, Колька Соколов, Женя Язьков и я оказались очень далеко от здания в секторе «И», поэтому не видели выступавших. Не помню, кто выступал на этом большом митинге. Мы думали, что приедет Маленков. Но он не приехал. В те времена много распространялись о коллегиальности руководства. Вероятно, дружная коллегия так и не решила, кто из ее членов настолько свободен, чтобы присутствовать на таком пустячном деле, как открытие новых зданий крупнейшего Университета страны. В здание Университета после митинга никого не пустили, во всяком случае из сектора «И». Впервые я попал туда 5 сентября на замечательный концерт, посвященный его открытию. Здание поразило роскошью, хотя внутри казалось довольно тяжелым: как мраморные вестибюли метро. Актовый зал оказался большим и удобным. С любого места хорошо просматривалась сцена. У меня сохранилась программа концерта. Открыла его знаменитая балерина О. В. Лепешинская. Выбежав на сцену, она оступилась о паркет, но легко удержалась на ногах и так изящно раскланялась, что мы ей сразу бешено зааплодировали. Зал бурно встретил Клавдию Шульженко. Она пела «Говорят, я простая девчонка», щелкала кастаньетами, легко танцевала испанский танец. Вечер длился долго. Было так хорошо, что не хотелось уходить. Выступали Турчанинова, Лемешев, Гилельс, Зара Долуханова, Илья Набатов и многие крупнейшие артисты. Тогда я, пожалуй, впервые почувствовал, что скоро ухожу из университета, и испытал грустное чувство.
18 сентября 1953 года в газете «Вечерняя Москва» среди объявлений «Защита диссертаций» появилось: «Московский ордена Ленина Государственный Университет им. М. В. Ломоносова (ул. Герцена 5) 30.IX.53 г., в 18 час., на соискание ученой степени кандидата исторических наук Кац А. Л. на тему “Идеологическая борьба в Римской империи в начале IV века н. э.”» Первый раз в жизни моя фамилия появилась в центральной газете. Я сказал про себя словами Цезаря: «Жребий брошен!»
В начале сентября умер директор Института Истории академик Б. Д. Греков. Новым директором назначили мужиковатого А. Л. Сидорова. С. Л. Утченко сказал мне, что не может быть заместителем нового директора: слишком уж он не схож со своим умным и интеллигентным предшественником. Вскоре Сергей Львович полностью переключился на заведование Сектором Древней Истории. В это время он и предложил мне поступить на работу в руководимый им Сектор. Что могло быть лучше? В секторе меня все знали, и я всех знал. Для моего прихода требовалось перемещение А. И. Павловской. Она на него согласилась. Женя и я радовались. Еще бы! Из университета я попадал в Академию Наук СССР. Я взял листок по учету кадров. Заполнил его, сидя на кухне у Виталия. Там же составил хитрую автобиографию. Надо было обойти отца, неназойливо объяснись, что я русский. Саида сказала: «В хорошенькое время мы живем! Фронтовик Кац ломает голову над оправданием своей фамилии». Так или иначе, я приготовил документы и отнес их Сергею Львовичу. Он попросил меня зайти за ответом на следующий день. Никаких сомнений насчет результатов ни у кого не было. А. Г. Бокщанин поздравлял меня с удачей. Я уже размышлял над своей будущей работой. В назначенное время я пришел в Институт Истории. Сергей Львович встретил меня и развел руками: А. Л. Сидоров отказался принять меня на работу, никак не мотивируя свой отказ. С. Л. Утченко говорил: «Дело, конечно, не только в том, что вы Сидорову не по душе. Он плохо относится и ко мне, мои просьбы не выполняются!» Я стоял, чувствуя себя оплеванным с головы до пят. Сергею Львовичу тоже было не по себе. Делать было нечего. Я все больше укреплялся в мысли, что нужно уезжать из Москвы. Мне необходимо было приступить к работе на следующий день после защиты. Жить лишний день на иждивении матери ни я, ни Женя не могли. Исключалась и какая-нибудь временная работа приживальщика в библиотеке или редакции. Морально
