– Скорее, Александр Николаевич, в этих постановках сказывается претенциозный эстетизм его супруги Гурлии Логиновны; она является настоящей вдохновительницей всей зрелищной стороны постановок. – Головин со всей откровенностью констатировал «болезнь» императорских театров.
– Честь им и хвала, Александр Яковлевич, что Теляковские привлекли вас и Коровина к театральным постановкам, – у Бенуа давно накипело на сердце и хотелось высказаться, – но ни ему, ни его жене не хватает культурности или просто ума, чтобы ими руководить и извлекать из них лучшее, что они могли бы дать. Вот почему я так обрадовался, когда меня пригласил совершенно новый для меня человек, Александр Дмитриевич Крупенский, который сразу же признал во мне не только автора сюжета, но и в качестве создателя всей зрелищной стороны. Так что все начиналось просто превосходно, работы пошли полным ходом, но все-таки чем-то я не угодил спесивому Крупенскому, он начал придираться, позволял пренебрежительное ко мне отношение, иной раз просто не замечал меня. Я был вне себя от бешенства, чудесно установившаяся обстановка в нашем творческом коллективе сменилась тревогой и раздражением. И все-таки дело двигалось. Но вся беда была в том, что я и Фокин, постановщик балета, не пользовались благорасположением начальства. Сначала отказалась Кшесинская от главной роли в балете, мы пригласили Анну Павлову и поняли, что лучшей Армиды и не нужно искать. Превосходные декорации получались, и тут начальство в лице Крупенского забеспокоилось: а вдруг будет успех. И дали указание – срочно давать генеральную, а на следующий день – спектакль. Ну, что тут можно сказать… Произвол, глупость, невежество… У нас еще далеко не все было слажено, даже не было ни одной пробы в костюмах и декорациях…
– Как у нас сейчас с «Борисом», – перебил Бенуа Шаляпин. – Помните, как на полуофициальной генеральной репетиции, за сорок восемь часов до публичной генеральной, у нас еще ничего не было готово, нужны были большие исправления и починки. Мне так не хотелось выходить на сцену, где просто веяло катастрофой, через силу вышел я на сцену, не хотелось гримироваться и менять костюм после сцены коронации. Помните, в сцене «Терема» я так и остался в коронационном облачении и с шапкой Мономаха на голове. Забыл текст Пушкина, который я должен был говорить под музыку курантов, это место новое для меня. Дягилев – молодец, что разыскал в партитуре. Но кто-то подложил мне томик Пушкина, освещенный электрической лампочкой, закрытой от публики грудой книг. Я только взглянул, как тут же все вспомнил, а то – беда, уж очень волновался..
– Это мой томик Пушкина, Федор Иванович, – просто сказал Бенуа. – И вот в такой непривычной для театра обстановке, Федор Иванович, я никогда не испытывал такого мистического ужаса, такого мороза по коже, как тогда в той сцене, что-то неправдоподобное. Ваш Борис без бороды казался слишком молодым, вместо декорации царских хором зияла мрачная пустота сцены… Страшно, жутко, было не по себе. И лунный луч, и неожиданно заигравшие диковинные часы на первом плане – все это кого хочешь сведет с ума, здорово получилось…
– Может, Александр Николаевич, играть нам без декораций и костюмов? – засмеялся Шаляпин. – А что? Раз это достигает неповторимого эффекта? А как прошла ваша «Кармен»? Василий Петрович начал мне рассказывать о новостях в наших театрах, а мы его перебили, – сказал Шаляпин, обращаясь к Шкаферу.
– И тут Крупенский зарвался, – сказал Головин. – Представляешь, дирекция по моему представлению решила возобновить «Кармен», я решил писать костюмы и декорации, а Василию Петровичу предложил не отказываться от режиссуры, о чем я попросил все ту же дирекцию. Я долго жил в Испании, был полон впечатлений об этой чудесной стране, с ее своеобразной жизнью и обычаями, у меня было много эскизов, зарисовок в альбоме… И что же?
– Извините, Александр Яковлевич, я вас перебью… И вдруг вызывает меня Крупенский и говорит: «Недавно я побывал в Берлине и видел там «Кармен». Посмотрите эту оперу в Берлине, она там хорошо поставлена. «Пошлите меня в Испанию, а ехать мне к немцам незачем», – сказал я. Рассказал об этом разговоре Александру Яковлевичу… Вспоминаю, Александр Яковлевич, как вы ругались и просили больше не говорить о «Кармен» с Крупенскнм. Какое интересное было время, Федор Иванович, мы собирались в мастерской Александра Яковлевича, пили жидкий чаек с баранками и романтически уносились туда, где зреют апельсины и где танцуют красавицы-испанки, а тореро мучаются, ревнуют, мстят коварным изменщицам.
– Я тоже вспоминаю работу над «Кармен» как замечательное время, хоть нам и пытались мешать все те же чиновники из конторы, – вмешался снова в разговор Головин. – С какой радостью я работал над постановкой «Кармен». Во мне воскресли чудные воспоминания о моем первом путешествии по Испании – этой своеобразной стране, где столько яркой, пламенной романтики, которую не может омрачить даже господствующая там нищета. И я старался показать в постановке «Кармен» настоящую Испанию, без прикрас. Не знаю, насколько мне это удалось, но работал я с огромным удовольствием. И пела в опере настоящая испанка, Мария Гай, она была несколько груба, может, тяжеловесна, недостаточно гибка, но ее бурный темперамент, местами нарочито вульгарный, смелый и отважный характер завоевали симпатии зрителей, да и чудеснейший голос, низкое меццо-сопрано, с прекрасными контральтовыми нотами, просто завораживал слушателей. А что-то мне не верится, что у вас Митя Смирнов показал себя с лучшей стороны… И в прошлом году удивил он вас.
– Ничего не могу сказать про Смирнова, – решил ответить на этот вопрос Шаляпин. – Как он появился у Дягилева, тоже не могу сказать. Знаю только, что Дягилев приглашал еще в прошлом году Леонида Собинова на концерты, но Собинов уехал на гастроли в Испанию, где с успехом выступил. Получил Собинов приглашение от Дягилева и на «Бориса», а участвует в опере почему-то Дмитрий Смирнов. Загадка для меня…
– Вспоминаю первые выступления Дмитрия Смирнова в летнем сезоне Эрмитажного театра Щукина, так себе, красивенький тенорок, с хорошими верхами, но слегка сжатый, горлового оттенка и тремолирующий, – сказал Шкафер.
– Сейчас он вырос, окреп, возмужал, он научился хорошо владеть голосом… Беда в том, что его сравнивают с Собиновым, уверяют, что он лучше Собинова, больше нравится публике, опять начинают плести интриги вокруг талантливых певцов, вот беда, никак люди не могут спокойно ценить таланты. Зачем их сталкивать? – спросил возмущенно Шаляпин. – Не нужно их ссорить, оба по-своему хороши.
