Если Брандт тем не менее решил лично засвидетельствовать свое почтение злейшему врагу, то в этом следует видеть как раз одно из следствий хрущевской методики «нажима» на Западный Берлин. Дело не ограничилось жестами. Еще в 1959 году на съезде в Бад-Годесберге социал-демократы пришли к неутешительному выводу о том, что, если они не откажутся от своей традиционной программы, электората им не завоевать. Предпринятая ревизия не ограничивалась сферой внутренней политики, в международном аспекте социал-демократы встали на платформу поддержки НАТО и отрицания нейтрализма.
Аденауэр ни на йоту не поверил в искренность поворота в программных установках СДПГ. Когда он ознакомился с содержанием речи, произнесенной главным идеологом социал-демократии ФРГ Гербертом Венером на заседании бундестага 30 июня 1960 года, где говорилось, по сути, о полной поддержке внешнеполитического курса правительства, то отозвался об этом как о «плохом театральном представлении». По его глубокому убеждению, СДПГ все еще остается погрязшей в трясине марксистской идеологии.
С такими мыслями — о коварстве оппозиции и непредсказуемости нового американского президента — Аденауэр отправился 9 февраля 1961 года к де Голлю мириться и вместе подумать над тем, что новая американская администрация может приготовить для европейцев. Встреча продолжалась два дня; обе стороны пришли к единому мнению о том, что Кеннеди — величина неизвестная, что он не имеет опыта ведения международных дел и что, увы, вокруг него «множество примадонн». Де Голль также рассказал Аденауэру о своей недавней встрече с Макмилланом, в ходе которой британский премьер вроде, бы обнаружил более живой интерес к ЕЭС; однако, добавил французский президент, англичане — в кармане у американцев. Все это не было неожиданностью для Аденауэра. Он уже знал о том, что позиция англичан в отношении Общего рынка меняется. И действительно: буквально через несколько дней Макмиллан выступил в палате общин с заявлением о том, что правительство хотело бы начать консультации с «шестеркой» по поводу будущего европейского сообщества.
Следующий визит Аденауэр нанес как раз в Лондон. 22 февраля состоялась его беседа с Макмилланом, в которой принял участие также Брентано. Это был не самый лучший эпизод в истории британо-западногерманских отношений. Макмиллан пытался убедить Аденауэра, что Великобритания заботится исключительно о «восстановлении экономического единства (Западной) Европы». Он, однако, умолчал о своих впечатлениях после бесед с Кеннеди. Оно и понятно, учитывая, что британский премьер уловил в них «явное изменение отношения к немцам» со стороны нового президента США и услышал от последнего «откровенное признание»: он, Кеннеди, заинтересован в Общем рынке главным образом потому, что видит в нем своего рода «узду для немцев». Можно себе представить реакцию Аденауэра, если бы Макмиллан пооткровенничал с ним насчет этих взглядов нового американского лидера. Но даже и не зная о них и о том, что Макмиллан, по всей вероятности, их полностью разделяет, Аденауэр проявил крайнюю сдержанность в ответ на «европейские» авансы британского премьера. Де Голль уже проинформировал его о том, что Макмиллан видит себя в роли некоего дядьки-воспитателя по отношению к Кеннеди и что англо-американская «ось» прочнее, чем когда-либо со времени смерти Даллеса. Визит, в общем, окончился ничем.
По возвращении в Бонн канцлер столкнулся с неприятной реальностью: федеральный Конституционный суд провалил его проект создания правительственного телевизионного канала. Находясь под впечатлением того, как эффективно использует новый вид массовой информации де Голль (а тот действительно может считаться первооткрывателем политической телепропаганды), Аденауэр в 1960 году попытался создать новый канал, который был бы в общей собственности федерального правительства и правительств земель. Когда обнаружилось, что последние не смогли найти необходимых средств для финансирования канала и отказываются от своей доли акций, это только обрадовало канцлера: канал переходил, таким образом, под полный контроль федерального правительства. Однако, по мнению многих, особенно в журналистских кругах, такая концентрация в области масс-медиа могла представить собой угрозу свободе слова; в Конституционный суд была подана соответствующая жалоба. И вот теперь, 28 февраля 1961, суд вынес свой вердикт: федеральное правительство может иметь в своем распоряжении контрольный пакет акций любой телекомпании, но в этом случае оно должно полностью устраниться от вмешательства в содержательную сторону программ и вообще от всякого оперативного руководства делами такой компании. Пресса была довольна: канцлер получил чувствительный щелчок по носу. Аденауэр был, естественно, возмущен как решением суда, так и газетно-журнальными комментариями но этому поводу. Его возмущение перешло в гнев, когда он прочел статью Эрхарда о будущем Европы, напечатанную сразу в нескольких западногерманских органах печати. Там говорилось о том, что понятие европейского единства включает в себя не только «шестерку» ЕЭС и «семерку» зоны свободной торговли, но и другие страны, входящие в НАТО, конкретно — Грецию и Турцию. С точки зрения Аденауэра, это была чистая ересь, да притом, высказывая ее, министр экономики влез не в свои дела, поскольку сферу внешней политики канцлер рассматривал исключительно как свой домен. 6 марта Эрхард провел ревальвацию марки, повышение ее курса повысило и популярность министра экономики, что особенно задело канцлера. «Мне говорят, что надо пригвоздить Эрхарда к его креслу, чтобы он не суетился, но как, скажите, вбить гвоздь в тесто?» — эта аденауэровская острота, которой он поделился со своим переводчиком Гейнцем Вебером, стала лишь одним из многих примеров нелояльного отношения канцлера к членам своего кабинета, в данном случае — к политику № 2 в стране.
Снова пришло время отпуска. 13 марта Аденауэр вылетел в Милан, а оттуда — в Канденаббию. Незадолго до того он принял специального посланника американского президента, Аверелла Гарримана, который доставил ему личное послание Кеннеди с предложением встретиться в ближайшее время в Вашингтоне. Было решено, что визит состоится после возвращения канцлера из отпуска. 9 апреля, через день после приезда из Канденаббии (три с лишним недели, проведенные там, были одними из самых спокойных в жизни Аденауэра) он имел длительную беседу в Рендорфе с другим эмиссаром Кеннеди — Дином Ачесоном, в ходе которой были согласованы последние детали предстоящего визита. Он должен был начаться через неделю. Ачесон порадовал собеседника выражением твердого обязательства со стороны США; в случае военного конфликта Соединенные Штаты с самого начала автоматически вступят в военные действия с целью обороны территории ФРГ.
