она ни приезжала, общественность воспринимала ее присутствие в своей стране как знак того, что она действительно важна для нас.
"Если мы хотим, чтобы другие страны поддержали наши приоритеты, — сказал я своей команде СНБ, — мы не можем просто запугивать их. Мы должны показать им, что учитываем их точку зрения — или, по крайней мере, можем найти их на карте".
Быть известным. Быть услышанным. Признать свою уникальную личность и считать ее достойной. Это универсальное человеческое желание, думал я, одинаково верно как для наций и народов, так и для отдельных людей. Если я понимал эту основную истину лучше, чем некоторые из моих предшественников, то, возможно, потому что большую часть своего детства я провел за границей и имел семью в местах, которые долгое время считались "отсталыми" и "неразвитыми". А может быть, потому что, будучи афроамериканцем, я испытал на себе, каково это — не быть полностью замеченным в своей собственной стране.
Какова бы ни была причина, я старался проявлять интерес к истории, культуре и людям тех мест, которые мы посещали. Бен шутил, что мои заграничные речи можно свести к простому алгоритму: "[Приветствие на иностранном языке — часто плохо произносимое.] Замечательно находиться в этой прекрасной стране, которая внесла неизгладимый вклад в мировую цивилизацию. [Список вещей.] Между нашими двумя народами существует долгая история дружбы. [Вдохновляющий анекдот.] И отчасти именно благодаря вкладу миллионов гордых [дефис американцев], чьи предки иммигрировали на наши берега, Соединенные Штаты являются той нацией, которой они являются сегодня". Возможно, это было банально, но улыбки и кивки иностранной аудитории показали, насколько важны простые акты признания.
По этой же причине мы старались включать во все мои зарубежные поездки осмотр достопримечательностей, которые могли бы вывести меня за пределы отелей и дворцовых ворот. Я знал, что мой интерес к осмотру Голубой мечети в Стамбуле или посещению местной закусочной в Хошимине произведет гораздо более неизгладимое впечатление на среднего турецкого или вьетнамского гражданина, чем любая двусторонняя встреча или разговор на пресс-конференции. Не менее важно и то, что эти остановки дали мне возможность хотя бы немного пообщаться с обычными людьми, а не только с правительственными чиновниками и богатой элитой, которые во многих странах считаются не имеющими отношения к жизни.
Но самый эффективный инструмент публичной дипломатии мы взяли прямо из моей предвыборной программы: во время своих международных поездок я старался проводить встречи в мэриях с молодежью. Когда мы впервые попробовали это, собрав более трех тысяч европейских студентов во время саммита НАТО в Страсбурге, мы не были уверены, чего ожидать. Будут ли меня аплодировать? Буду ли я утомлять их длинными, запутанными ответами? Но после незапланированного часа, в течение которого члены аудитории с энтузиазмом расспрашивали меня обо всем — от изменения климата до борьбы с терроризмом — и предлагали свои собственные добродушные наблюдения (включая тот факт, что "Барак" по-венгерски означает "персик"), мы решили сделать это регулярным элементом моих зарубежных поездок.
Обычно городские ратуши транслировались в прямом эфире на национальных каналах страны, и независимо от того, откуда они исходили — из Буэнос-Айреса, Мумбаи или Йоханнесбурга, они привлекали большое количество зрителей. Для людей во многих странах мира вид главы государства, который делает себя доступным для прямых вопросов граждан, был в новинку — и более значимым аргументом в пользу демократии, чем любая моя лекция. Консультируясь с местными посольствами, мы часто приглашали к участию молодых активистов из маргинальных групп принимающей страны — религиозных или этнических меньшинств, беженцев, студентов ЛГБТК. Дав им микрофон и позволив рассказать свои истории, я мог донести до зрителей справедливость их требований.
Молодые люди, которых я встречал в этих мэриях, были постоянным источником личного вдохновения. Они заставляли меня смеяться, а иногда и плакать. Своим идеализмом они напоминали мне о молодых организаторах и волонтерах, благодаря которым я стал президентом, а также о связях, которые объединяют нас через расовые, этнические и национальные границы, когда мы учимся отбрасывать свой страх. Каким бы разочарованным или обескураженным я ни был, я всегда выходил с этих собраний с зарядом бодрости, как будто окунулся в прохладный лесной источник. Пока такие юноши и девушки есть в каждом уголке этой земли, говорил я себе, есть все основания надеяться.
Во всем мире отношение общества к Соединенным Штатам неуклонно улучшалось с момента моего вступления в должность, что свидетельствовало о том, что наша ранняя дипломатическая работа приносила свои плоды. Благодаря этой возросшей популярности нашим союзникам было легче сохранить или даже увеличить свой вклад в войсковые операции в Афганистане, зная, что их граждане доверяют нашему руководству. Это дало мне и Тиму Гайтнеру больше рычагов влияния при координации международного ответа на финансовый кризис. После того как Северная Корея начала испытания баллистических ракет, Сьюзан Райс смогла добиться принятия Советом Безопасности жестких международных санкций, отчасти благодаря своему мастерству и упорству, но также, как она мне сказала, потому что "многие страны хотят, чтобы их считали солидарными с вами".
Тем не менее, существовали пределы того, чего могло достичь дипломатическое наступление. В конце концов, внешняя политика каждой страны по-прежнему определялась ее экономическими интересами, географией, этническими и религиозными расколами, территориальными спорами, мифами об основании, застарелыми травмами, древней враждой — и, что самое главное, императивами тех, кто имел и стремился сохранить власть. Это был редкий иностранный лидер, который поддавался только моральному убеждению. Те, кто сидел на вершине репрессивных правительств, в большинстве своем могли спокойно игнорировать общественное мнение. Чтобы добиться прогресса по самым сложным вопросам внешней политики, мне нужен был второй вид дипломатии — дипломатия конкретных наград и наказаний, призванная изменить расчеты жестких и безжалостных лидеров. И в течение первого года моей работы общение с лидерами трех стран — Ирана, России и Китая — дало мне первые признаки того, насколько это будет сложно.
Из всех трех стран Иран представляет наименее серьезный вызов долгосрочным интересам Америки, но получил приз за "самую активную враждебность". Наследник великих персидских империй древности, некогда эпицентр науки и искусства в эпоху золотого века ислама, Иран в течение многих лет едва упоминался в сознании американских политиков. С Турцией и Ираком на западной границе и Афганистаном и Пакистаном на востоке, он обычно рассматривался как еще одна бедная ближневосточная страна, территория которой сократилась из-за гражданских конфликтов и восходящих европейских держав. Однако в 1951 году светский и левый парламент Ирана принял решение о национализации нефтяных месторождений страны, захватив контроль над прибылями, которые раньше доставались британскому правительству, владевшему
