15: Яичница-глазунья
Наголовник туго охватывает мою голову сегодня утром, когда я занимаюсь с компьютером. В его центре есть маленькое черное пятнышко, которым я, слегка поворачивая голову, пытаюсь навести инфракрасный луч на компьютерный экран. Нажатие рукой на один из выключателей дает мне возможность выбрать слово, которое я хочу произнести. Это устройство предназначено для ускорения процесса коммуникации, но учиться пользоваться им приходится долго.
Желание овладеть коммуникационной системой становится всепоглощающим, я стараюсь манипулировать переключателями и запоминать, где в словарных таблицах находятся символы, которые мы ввели в компьютер. Бóльшую часть дней я по-прежнему провожу по нескольку часов в стационаре, чтобы у мамы было какое-то свободное время. Зато теперь, находясь там, вместо того чтобы уходить в фантазии, я мысленно перебираю образы таблиц, желая проверить себя – смогу ли я найти путь от одной до другой и запоминаю, где хранятся конкретные слова. Добравшись до дома, я занимаюсь по шесть, семь, а то и восемь часов, иногда праздно перебирая слова, просто чтобы услышать собственную «речь». Я «объедаюсь» речью, как ребенок в кондитерском магазине: глаголы – это мои шоколадные конфеты, существительные – ириски, наречия – мармеладки, а прилагательные – леденцы. По вечерам, когда я лежу в постели, перед моим мысленным взором ручьем текут символы, уходя в мои сны.
Теперь я смотрю, как друг за другом на экране высвечиваются словарные ячейки таблицы. В них содержатся слова, относящиеся к завтраку, и другие символы, которые я уже отобрал для будущего предложения; они видны в верхней части экрана. «Я хотел бы», «апельсиновый сок», «и», «кофе», «пожалуйста» – все эти слова терпеливо стоят, как люди в очереди на остановке, надеясь высмотреть вдали автобус и боясь, что он так и не вывернет из-за угла, потому что ожидание затянулось.
Всякий раз, выбрав символ, я должен дождаться, пока курсор вернется к началу списка и снова медленно пройдется по каждой словарной ячейке. Я терпеливо жду, потому что хочу попросить маму этим утром приготовить на завтрак яичницу-глазунью, а также кофе и сок.
Высвечивается изображение чашки, исходящей паром, – «растворимый кофе». Потом изображение картонного пакета – «молоко».
«Мед».
«Тост».
«Маффин».
«Мармайт».
«Каша».
«Клубника».
«Абрикос».
«Мармелад».
«Джем».
«Сливочное масло».
«Маргарин».
«Грейпфрут».
«Апельсин».
«Банан».
«Хлеб с изюмом».
Осталось составить всего одну строчку слов.
Я наблюдаю, как друг за другом выделяются слова «омлет», «помидор» и «колбаса». Курсор передвигается к строчке, начинающейся со слова «бекон» и заканчивающейся «яичницей-глазуньей». Вот он, символ, который мне нужен. Как приятно знать, что я могу теперь конкретно указать, что мне хочется съесть! Ни яичница-болтунья, ни яйцо всмятку не годятся – я хочу, чтобы диск ярко-желтого цвета, подобный маленькому солнышку, осветил мою тарелку.
Я готовлюсь к этому моменту, охватывая переключатель пальцами правой руки. Правая – та рука, от которой больше всего толку, которой я доверяю. Сейчас я попрошу ее исполнить мое желание…
Курсор продолжает двигаться, высвечивая на несколько секунд каждую ячейку, прежде чем перейти к следующей. Слова «яйцо» и «яичница» остаются позади, курсор движется вперед. На очереди «глазунья». Она находится между словами «всмятку» и «вкрутую». Я жду, пока курсор приблизится к ней.
Наконец-то! Символ высвечивается. Но, оплетая пальцами переключатель, я понимаю, что они движутся недостаточно быстро. Я снова пытаюсь стиснуть их, но они не желают повиноваться. Рука подвела меня, и гнев пульсирует во мне, когда я вижу, как курсор передвигается к следующему символу. Я промахнулся мимо «яичницы-глазуньи»! Было и прошло. Теперь мне придется ждать, пока курсор не проползет всю таблицу заново, прежде чем у меня появится еще один шанс выбрать это слово.
Я делаю глубокий вдох. Коммуникация для меня – невероятно трудная игра в вербальные «змеи и лестницы». Для нее требуется бездна терпения, так что я рад, что на развитие этого качества у меня был не один год.
Я вновь наблюдаю, как передо мной высвечиваются слова. Будь что будет, но свою яичницу-глазунью я получу! А потом кликну на последнем символе – «произнести» – и мой электронный голос наконец обретет возможность высказаться.
16: Я расскажу тебе тайну
Я не могу точно указать тот момент, когда влюбился в Вирну. Наверное, это чувство развивалось постепенно, слой за слоем, и я не осознавал его, пока оно не стало частью меня; а может быть, просто никогда не позволял себе думать об этом. Но единственное, что я определенно знаю в это мгновение, глядя на нее, – это что я люблю ее.
Я снова в стационаре, Вирна разговаривает со мной. Теперь я жду ее прихода, как никогда раньше, потому что он – успокаивающее противоядие от того негодования, которое начинает копиться во мне.
Я не понимаю, почему меня продолжают отвозить в стационар, хотя я все лучше и лучше пользуюсь своей коммуникационной системой.
Сейчас конец 2002 года – прошло больше года с моего первого тестирования, – и хотя я уверен, что уже доказал отсутствие необходимости возить меня сюда, кажется, никто не понимает, что со мной делать, потому что больше мне податься некуда. Если мне было тяжело находиться здесь раньше, когда никто не знал, что мой интеллект не пострадал, то сейчас это в тысячу раз тяжелее.
Я живу двумя жизнями. В одной из них я дома, работаю на компьютере, чувствуя, что вскоре смогу впервые за все время стать частью настоящего мира; а в другой – я часами просиживаю в пансионате с папкой символов, лежащей на моих коленях, на которую никто не обращает особенного внимания. Здесь я чувствую себя таким же мертвым, как и прежде. И переключаться с одной жизни на другую становится все труднее.
Не так давно мои родители отправились в кратковременную поездку, а меня отослали в незнакомый интернат. Каждое утро меня вывозили во двор, окруженный высокой металлической оградой, где я сидел, точно животное в зоопарке. В конце дня меня увозили внутрь дома, где не было ни телевизора, ни радио, ничего такого, что нарушало бы однообразие. Единственной вещью, которая хоть как-то менялась, был шумовой фон – звуки проходившего рядом шоссе; и всякий раз, заслышав приближение очередной машины, я мечтал о том, что это кто-нибудь едет забрать меня. Но никто не приезжал за мной, и я ничего не мог сделать, чтобы обуздать ярость и разочарование, струившиеся по моим венам. Когда же люди начнут видеть во мне человека, а не ту разбитую раковину, в которую я заключен? Что я должен сделать, чтобы убедить их, что все эти заведения больше мне не подходят и пытаться втиснуть меня в их рамки – неправильно?
