Поднимаюсь на ноги, осматриваюсь. Вокруг покой и тишина, такая, что в ушах звенит. Мне кажется, я слышу, как дышит земля и растет, тянется к солнцу трава. С наслаждением вдыхаю целебный воздух лугов, настоянный на утреннем солнце, на травах и цветах. Меня до слез трогает озерцо синих васильков и кипень белоснежных ромашек неподалеку. Вдали под лесом, выползая из ложбин и оврагов, встают космы утренних туманов. В тишине темными неподвижными комочками повисли неутомимые певцы-жаворонки. Такая благодать!
Пройдя километра два лугом, я наткнулся на речушку. Лег на траву и пересохшими губами жадно припал к воде. Передохнув, решаю помыться и привести в порядок свою одежду. Шляпу и парик я потерял еще во время купанья в котловане. Ну и черт с ними! А вот финки жаль, ее тоже нет. Прежде всего нужно уничтожить все следы моего пребывания на шахте. Я порвал на мелкие клочки свой аусвайс и бросил обрывки в воду. Потом оторвал метку с буквой Р. После этого вытрусил и выстирал свою одежду и расстелил в кустах на солнце. Долго купался сам, но клятый уголь не так-то просто отмыть.
Пока просыхал мой костюм, я лежал на спине и жевал горьковатые стебли, чтобы хоть немного утолить голод. День шел к концу. Вечерело. По лугу ползли и удлинялись тени от кустов и деревьев. Я оделся и взял направление на лес, синевший вдали.
Прошло четверо суток со дня побега из лагеря шахты «Гогенцоллернгрубе». Я пробирался на восток. Шел только ночью. Питался тем, что находил в полях: редиской, морковкой, молодой, мелкой, как горох, картошкой, жевал зеленые колосья ржи. Города и села, что попадались по дороге, обходил стороной.
На пятый день я лежал в кустах на околице затерявшегося в лесах хуторка. Мучительно хотелось есть. И все мысли вертелись вокруг одного: как бы разжиться куском хлеба. Кружилась голова, перед глазами плыли желтые круги, предательская слабость разливалась по телу. Я решил попытать счастья и стал подбираться к последнему двору.
За каменной оградой зеленел роскошный сад, а за ним выглядывали двухэтажный дом, крытый красной черепицей, и несколько хозяйственных строений. Я проскользнул в калитку и притаился в кустах сирени, росшей поблизости коровника. Вскоре я увидел трех светловолосых девушек в синих рабочих комбинезонах. Они подметали мощеный просторный двор. По их речи я понял, что они польки.
Из дома вышел пожилой дородный мужчина. На голове у него была зеленая шляпа, за ленту которой воткнуты несколько ярких перышек. Рукава клетчатой рубашки закатаны по локоть, лицо и шея порядком загорели. Поверх сорочки одет черный жилет. По всему видать — хозяин. Попыхивая большой, причудливо изогнутой трубкой, он вынул из кармана часы, посмотрел на них, потом поглядел на заходящее солнце, что-то сказал девушкам и ушел.
Одна из работниц поставила у коровника метлу и куда-то исчезла. Полчаса спустя она пригнала с поля восемь красной масти коров. Другая девушка принесла белые эмалированные ведра, накрытые марлей, небольшое ведерко, очевидно с водой, белую тряпку и маленький стул. Третья притащила два больших бидона и поставила их возле коровника. Началась дойка.
День угасал. На землю спускались сумерки. Из коровника вышла одна белянка с полным ведром молока. Я тихонько окликнул ее. От неожиданности она вздрогнула, чуть не выронила ведро. Потом, оглядевшись вокруг, подошла ко мне.
Я страшно волновался, путая польские слова:
— Я русский… бегу… из Германии. Несколько дней ничего не ел… ради самого Езуса… прошу вас…
— О, Езус, Мария! — воскликнула пораженная девушка. В ее глазах застыл испуг.
— Не бойся меня, — начал я умолять. — Если не можешь дать хлеба, я уйду, только никому не говори, что видела меня здесь.
— Погоди тут…
Прошло добрых полчаса. Я не знал, как поступить. Уже совсем смеркалось, взошла полная луна, и дружно застрекотали кузнечики. Наконец я увидел две приближающиеся девичьи фигуры.
— На, пей. — Одна из девушек протянула мне ведерко.
Я жадно пил парное пенящееся молоко, а они изумленно смотрели… Потом дали мне небольшой сверток:
— Теперь ступай! Кшися проведет тебя, здесь оставаться опасно.
Недопитое молоко Кшися слила в пузатую бутылку и, взяв меня за руку, вывела со двора. Мы вышли на проселочную дорогу и пошли полями, купающимися в лунном свете.
Девушку интересовало, откуда я иду, что слышно в Германии и скоро ли закончится война.
Кшися ойкала, изумляясь моим рассказам, и, сама того не замечая, крепко сжимала мне руку. Больше всего ее поразило то, что я, по сути еще мальчик, хилый и слабосильный, отважился бежать из этого ада.
— А мы, — доверительно призналась она, — и думать боимся о побеге.
Кшисе семнадцать лет, ее с подругами Ядзей и Стефой недавно схватили в Кракове и вывезли на работу в Германию. Из распределительного лагеря они попали к этому бауэру «отбывать трудовую повинность». Местность она знала плохо, но посоветовала взять севернее, чтобы обойти промышленные города Силезии. До Кракова, по ее словам, оставалось километров восемьдесят. Оттуда я должен держать путь на Жешув и далее на Львов.
— В Польше не пропадешь, — сказала девушка. — Избегай только встреч с немцами и полицаями.
На прощанье Кшися обняла меня и неловко, как бы благословляя, поцеловала в лоб:
— Шченсць, боже![15]
Она еще долго стояла на дороге и смотрела мне вслед.
В свертке оказались полбуханки настоящего хлеба, полчетвертинки сала, луковица, соль и еще одна бутылка молока. Этого богатства хватило на два дня.
До Вислы оставалось километров двадцать пять. Об этом сказал мне повстречавшийся старичок. Я рассчитывал преодолеть их за одну ночь и днем отдохнуть, а следующей ночью переплыть реку.
Впереди предвечерняя дымка окутывала сонный хуторок — всего несколько дворов, а за ним вырисовывался на чистом горизонте лесной массив.
В поле ни души. Это показалось весьма странным! Ведь именно в эту пору окучивают картофель, пропалывают свеклу. Решил зайти на хутор. Такое впечатление, что все здесь вымерло. Не слышно ни привычного мычания коров, ни собачьего лая. Единственная улица: поросла высоким бурьяном, в огородах полное запустение. Приглядевшись, я увидел, что ставни окон закрыты, на дверях замки. Судя по всему, хутор покинут.
Я повернул к лесу. И в нем царила настороженная тишина. В тревожной задумчивости стояли стройные сосны. Между ними испуганно таились белокорые березы. Тихо вздыхала нагретая за день земля. Я шел босиком, под ногами шуршали сосновые шишки, потрескивали ветки. Как-то инстинктивно я замедлил шаг и уже не шел, а крался. Мысли о покинутом хуторе не покидали меня. Почему-то показалось, что за мной следят. Я остановился и, не дыша от страха, стал всматриваться во мрак. Не заметив ничего подозрительного, я пошел дальше. Дорогу неожиданно пересекла просека. Под ногами зашуршал щебень. Я опустился на колени и начал ощупывать его. Позади раздался шорох. Не успел я опомниться, как меня ударили чем-то тяжелым по голове и сбили с ног. Железные пальцы схватили за шею, и хриплый голос прошипел:
