у истоков Черри на жилу, к тому же он возвращался к ним из Доусона с праздничными письмами от родных из Штатов.
В семь часов, когда он повернул носки своих мокасин от лагеря Калюме, было еще совсем темно. А когда в половине десятого занялся день, он уже прошел четыре мили напрямую через равнину и вышел к речке Пол милях в шести от ее устья. Дальше тропа вела по руслу речки и, хотя она была почти нехоженой, заблудиться было невозможно. В Доусон Том пришел по Черри и Индейской реке, и путь по речке Пол был ему незнаком. В половине двенадцатого он добрался до места, где речка разделялась на рукава, — про это место ему говорили: оно находилось в пятнадцати милях от Доусона, и, значит, половина дороги осталась позади. Он знал, что дальше тропа станет хуже, и, прикинув, как мало времени он пока потратил, решил сделать привал и перекусить. Сбросив рюкзак, он сел на упавшее дерево, стянул рукавицу с правой руки, залез к себе за пазуху и достал носовой платок, в который были завернуты две лепешки с куском грудинки между ними — только таким способом можно было предохранить еду от превращения в кусок льда.
Не успел Том прожевать и первый кусок, как пальцы на правой руке онемели, и он поспешил надеть рукавицу. Его удивило, что рука закоченела так быстро. Пожалуй, подумал он, мороз крепче обычного.
Он сплюнул в снег и растерялся, услышав сухой щелчок мгновенно замерзшего плевка. Когда он выходил из Калюме, спиртовой термометр показывал пятьдесят пять градусов ниже нуля, но он был уверен, что теперь еще похолодало — и очень сильно.
Он не съел и половины первой лепешки, когда почувствовал, что мерзнет, чего с ним прежде никогда не случалось. Так не пойдет, решил он, вскинул на плечи рюкзак, вскочил и побежал вверх по тропе.
Через несколько минут он согрелся и перешел на широкий шаг, грызя лепешку на ходу. Пар от дыхания оседал сосульками на его губах и усах и образовал миниатюрный ледник на подбородке. Щеки и нос поминутно немели, и он оттирал их, пока они не начинали гореть от прилившей крови.
Большинство старожилов носило наносники, в том числе и его компаньоны, но он пренебрегал этим «дамским приспособлением» и до этого дня ни разу не испытывал в нем нужды. А вот сейчас наносник очень пригодился бы — ему не пришлось бы непрерывно тереть лицо.
И тем не менее он испытывал радостное ликование. Он ведь доказывал, чего он стоит, побеждая стихии. Один раз от полноты жизненных сил он даже громко засмеялся и погрозил морозу сжатым кулаком, он торжествовал победу над ним. Мороз не смог ему помешать, не остановил его. И он дойдет до истоков Черри.
Стихии сильны, но он сильнее. Даже звери в такую пору забрались в свои убежища и боялись высунуть нос наружу. А он не прячется. Он встречает мороз лицом к лицу, вступает с ним в борьбу. Он — человек, хозяин природы.
Так, охваченный гордой радостью, он шел вперед. Час спустя он обогнул излучину, где речка у гор вплотную приближалась к крутому обрыву, и там столкнулся с самой коварной и самой страшной опасностью, какая подстерегает путника на Севере.
Речка промерзла до самого своего каменистого дна, но под обрывом били ключи. Они не замерзали даже в самый свирепый мороз — он лишь ослаблял их, но не мог сковать. Под защитой снежного покрова вода из ключей стекала на лед речки и образовывала на нем неглубокие озерца.
Сверху эти озерца покрывались ледяной коркой, которая нарастала до тех пор, пока поверх нее вновь не разливалась вода, образуя над первым озерцом второе с новой коркой льда.
Внизу был сплошной лед речки, затем дюймов шесть-восемь воды, потом тонкая ледяная корка, затем еще шесть дюймов воды и вторая ледяная корка. А эта последняя корка была на дюйм запорошена свежим снегом, маскировавшим западню.
Нетронутый снежный покров не предостерег Тома Винсента о таящейся под ним опасности. По краям ледяная корка была толще, и он провалился, когда дошел почти до середины.
Само по себе это происшествие могло бы и не показаться серьезным: человек не способен утонуть в луже глубиной в двенадцать дюймов, однако его последствия были крайне опасны. Пожалуй, ничего страшнее с ним приключиться не могло.
Как только он провалился, его ступни и лодыжки обожгла холодная вода. В несколько прыжков он достиг берега. Он сохранял полное хладнокровие. Ему оставалось одно и только одно: развести костер. Ибо еще одна заповедь Севера гласит: «До минус двадцати градусов можешь идти в мокрых носках, если температура падает ниже — разводи костер» [2]. А сейчас, как он знал, было раза в три холоднее, уж никак не меньше.
Кроме того, он знал, что костер следует разводить с большими предосторожностями, так как после первой неудачной попытки вторая также скорее всего окажется неудачной. Короче говоря, он знал, что неудачи не должно быть. Лишь несколько мгновений назад он был сильным, ликующим человеком, гордым своей властью над стихиями, а теперь ему приходилось бороться за жизнь с теми же самыми стихиями — вот какие изменения вносит литр воды в расчеты тех, кто путешествует в северном краю.
На берегу у сосен весеннее половодье нагромоздило кучу сучьев и веток. Высушенные летним солнцем, они ждали теперь только спички.
В толстых аляскинских рукавицах разжечь костер невозможно, и потому Винсент снял их, собрал тонкие ветки, отряхнув с них снег, опустился на колени, готовясь их зажечь. Из внутреннего кармана он вытащил спички и полоску бересты. Спички были серные, клондайкские, сотня в пачке.
Пока он вынимал спичку из пачки и тер ее о штаны, его пальцы успели совсем онеметь. Береста вспыхнула ярким пламенем, как сухая бумага. С величайшей осторожностью он начал подкладывать в огонь веточки и маленькие кучки, заботливо лелея крохотный костер. Он знал, что торопиться не следует, и он не торопился, хотя пальцы у него уже почти не гнулись.
После того как холод обжег его, ступни непрерывно мучительно ныли, а теперь они начали быстро неметь. Однако костер, хотя еще и очень маленький, был уже разведен, и он знал, что ступни скоро отойдут, если их хорошенько растереть пригоршней снега.
Но в тот момент, когда он начал подкладывать в огонь толстые сучья, произошла катастрофа. Ветки сосен над его головой были обременены грузом снега, скопившегося за четыре месяца снегопадов. Бремя это было
