После 7 лет службы полковым врачом мне трудно было сразу войти в коллектив кафедры – не хватало клинического опыта и даже клинической выносливости. Известно, что любая областная больница – средоточие тяжелых больных, трудных для диагностики и лечения в районных больницах, и не случайно, когда, мне дали палату из 8 больных, каждый из них оказался загадкой. Но учили щедро, и в учителях не было недостатка.
Удивительная была клиника! Ее история уходила в военные годы и еще на сотню лет назад. Поражало в ней средоточие совершению различных творческих личностей: Н. С. Молчанов, М. Ю. Раппопорт, М. Л. Щерба, С. О. Вульфович, Б. А. Овчинников, В. Г. Шор, Е. В. Гембицкий, И. И. Красовский, В. П. Сильвестров, В. В. Бутурлин, П. С. Никулин, А. Д. Пушкарев, В. В. Медведев, А. Н. Устюжанин, Д. И. Мебель, Ю. И. Фишзон-Рысс. Были и старые сотрудники, уже находившиеся на пенсии, – Абрамов, Б. С. Налимов. На кафедре с 1963 г. работала академическая группа, в которую входили доц. Б. С. Данович, О. В. Илинич (Коровина), Т. Е. Гембицкая и др.
Были среди них исследователи, практики, мыслители, но были и обычные методисты; были увлекающиеся, но были и скептики, учившие не видеть того, чего нет. Разные они были, но никто из них не требовал ни от кого подобия себе. Конечно, были и принципиальные различия: кто-то был человеком «зачем», кто-то – человеком «почему». Первые – прагматики, люди пользы, вторые – люди истины, даже если она пользы не сулила. Познавая науку диагностики, беря от каждого из них лучшее, я познавал и их, своих учителей, пусть несколько романтично, но так жадно, словно знал, что отправляюсь в далекое-далекое путешествие, где мне может пригодиться многое…
Клиническая манера у них была разной. Владимир Григорьевич Шор был строг, последователен, точен, нелицеприятен, не склонен к похвале; его сильной стороной была инструментальная диагностика. Игорь Иосифович Красовский был нетороплив, основателен, отличался безупречной методичностью, полнотой анализа, какой-то особой манерой убедительности, не допускавшей сомнений и критики. Давид Ильич Мебель – крепкий старик с громадной седой головой. Он, как мне казалось, говоря, думал, а думая, – говорил, и этим наглядно демонстрировал сам процесс мышления, чего нам, молодым, так недоставало. Его никогда никто те торопил (на кафедральных совещаниях, клинических конференциях, да обходах – при обсуждении сложных больных). Он был поучителен даже тогда, когда просто слушал.
Виктор Васильевич Бутурлин просто был рядом, внимательно слушал, позволяя «разогреться», а затем, как-то мягко, необидно, но последовательно разбивал в пух и прах предположения собеседника, давая уроки «отрицательной» диагностики, – то есть диагностики, отрицающей ложное, надуманное, скороспелое, желательное, но далекое от правды. Он учил уметь отказываться от самого себя. Конечно, было обидно, но поскольку в том, как он говорил, не было и тени упрека, то вроде бы и необидно.
Михаил Львович Щерба – великолепный методист и диагност алгоритмического плана. Процесс его мышления обычно был неэмоционален и скрыт от наблюдения, манера обследования больного и обдумывания – медлительна, но результат – поразителен в своей точности и достоверности. Математическая диагностика! Вульфович был человеком другого оклада. Увлекающийся, он видел, понимал, объяснял больного образно, многогранно, эмоционально. В его работе царили экспрессия и интуиция. Диагностическое искусство его было увлекательно, понятно, зримо, заражало богатством приемов, нравилось молодежи, но воспроизведено быть не могло…
Сильвестров Владимир Петрович был одним из перспективных, тогда еще молодых сотрудников кафедры. Он воевал на фронте, будучи призванным на действительную службу в Саратове. Закончив ВМА им. С. М. Кирова, остался в адъюнктуре на кафедре Молчанова, блестяще защитил диссертацию на тему, связанную с исследованием гипотонических состояний. В 60-е годы, когда я был в клинической ординатуре, он возглавлял терапевтическую службу одной из Групп войск в Европе, но часто приезжал в свою родную клинику. Его возвращение на кафедру произошло в 1966 г., уже после того, как я закончил обучение. Мы были знакомы. Общаясь со мной, он с доброжелательной иронией, улыбаясь и как бы поддразнивая, говорил: «Ну, как, молодежь!» Конечно, для него я был «молодежь», хотя и старше-то он был лишь на 8 лет. Тогда еще не было оснований предполагать, что со временем В. П. Сильвестров напишет великолепную и оригинальную книгу «Затяжные пневмонии», выдержавшую несколько изданий, и станет одним из ведущих пульмонологов страны. Он сумел еще при жизни своего учителя сделать свой собственный крупный шаг в науке.
Евгений Владиславович Гембицкий и Владимир Петрович Сильвестров в адъюнктуре учились одно– временно. Они, как мне всегда казалось, были совершенно разными людьми, друзьями не были, но их объединяла не только одна Школа, но и чрезвычайно высокая работоспособность и результативность. Оба были «трудоголиками» и библиофилами.
Удивительно, но столь могучее соседство не мешало начальнику кафедры – Николаю Семеновичу Молчанову – оставаться самим собой. Ведь и ему, прошедшему Финскую и Великую Отечественную войны от начала до конца, – было не занимать у них опыта. Одаренным людям не мешает разнообразие творческой направленности окружающих. Это их естественная атмосфера и залог добрых перемен в коллективе.
Не проходило и месяца, чтобы в клинике поодиночке или группами не гостили, по приглашению Николая Семеновича, впитывая глубокую клиническую культуру и делясь своим опытом, главные терапевты госпиталей, округов и флотов: Сухарев, П. И. Соболев, М. Т. Будаговский, Зыбов, Коньков, Г. К. Алексеев, М. И. Теодори, В. И. Семенов, В. С. Новиков, А. Н. Андоньев, Гикалов. Послевоенные главные терапевты – все как один фронтовики: прообраз своеобразного института главных специалистов.
На каком-то этапе, не сразу, я неожиданно для себя открыл среди старших сотрудников кафедры доцента Евгения Владиславовича Гембицкого. Мне даже показалось, что я однажды, среди клинической суеты, как бы наткнулся на его внимательный и добрый взгляд, обращенный на меня. Я знал, что он – полковник медицинской службы, фронтовик, старший преподаватель, с большим опытом работы в медицинской службе военных округов.
Но прежде чем мы познакомились поближе, было несколько запомнившихся эпизодов.
Как-то в сентябре 1962 г. ранним утром мы всей кафедрой поехали в Таллин. Предстояли экскурсия по городу, посещение магазинов, музеев и рынка. День был солнечный, и, приехав туда, мы долго бродили по узеньким улочкам, посетили старинную аптеку на углу ратушной площади, съездили в грузовой порт. Устали до чертиков. Но, возвращаясь, пели песни, делились впечатлениями. На переднем сиденье разместились Е. В. Гембицкий (он был старшим) и его дочь Татьяна – студентка мединститута. Они не присоединялись к шумной части компании. Татьяна, положив свою голову отцу на плечо, дремала. Я, в то время еще не знакомый с обстановкой на кафедре, почувствовал своеобразный ореол почтительного уважения сотрудников к этому человеку. С дочерью он был предупредителен и нежен. Позже я не раз видел, как, встретив ее у входа в метро на Боткинской, он покупал ей букетик цветов.
