Опомнившись, я быстро вернулся в прозекторскую. Труп еще лежал на столе. Я упросил патологоанатома вернуться к исследованию и взять соответствующее образцы тканей. Последовавшие 2—3 дня я избегал встречаться с Гембицким: мне было стыдно за свою оплошность. Вскоре стало известно, что гистология подтвердила признаки амилоидного перерождения не только в обычных для этого органах, но и в необычных, в том числе в митральном клапане. Нафаршированные амилоидными глыбками створки клапана симулировали порок сердца, создавая все условия для развития сердечной недостаточности. А данных за ревматизм… получено не было.
Конечно, я рассказал об этом Евгению Владиславовичу. Он, как будто между нами ничего не произошло, тут же поделился своим предположением о первичном характере амилоидоза – редкой разновидности этого заболевания. Сказал, что необходимо изучить соответствующую литературу и доказать это. Просидев в библиотеке как проклятый неделю, я проштудировал всю литературу, что была, начиная с работ конца XIX века. Выяснил, что наше наблюдение амилоидного порока сердца – единственное в отечественной литературе. Меня так увлек поиск литературных доказательств, что я ни о чем другом и думать не мог. Имению тогда, я убедился, что осмысленный поиск рождает поразительную работоспособность.
Мне казалось, что я реабилитировал себя перед Евгением Владиславовичем. Но он поставил задачу доложить об этом редчайшем наблюдении на заседании Ленинградского терапевтического общества, а позже направить его описание в журнал «Кардиология». Все это было выполнено, но на мои просьбы выступить соавтором этих сообщений следовал неизменный отказ. Это даже обижало. Лишь с годами мне стало ясно: он был Учителем, а для настоящего Учителя интересы ученика всегда выше собственных, и он учил меня этой щедрости впрок.
На кафедре в эти годы шла напряженная диссертационная деятельность. Это относилось как к ее сотрудникам, так и к внешним соискателям. Над докторскими диссертациями работали и последовательно защищали их А. В. Фролькис и Л. П. Прессман (1961), С. М. Орлов и М. Б. Рафалович (1963), Л. М. Клячкин и А. Д. Дахин (1964), Н. А. Богданов, Н. В. Тягин, П. И. Федотов, И. И. Красовский и др. (1967). Над кандидатскими: В. Г. Кондратьев (1960), М. А. Гуревич и В. Н. Латыш (1962), Л. А. Ланцберг, Г. В. Сухарев, П. И. Соболев, М. Т. Будаговский и др. (1964), Г. К. Алексеев, В. В. Бутурлнн, А. А. Пономарев и др. (1965), Б. В. Коняев, А. С. Мищенко (1966). Поражает интенсивность и результативность этой работы. Многие из диссертаций имели приоритетное значение (особенно в области ВПТ, ожоговой болезни – с учетом опыта войны в Корее, инфарктов миокарда, поражений СВЧ-полем, пневмоний, в области гематологии). Многие из исследователей заняли впоследствии ведущие кафедры страны и становились создателями самостоятельных научных школ. Ни на одной из академических терапевтических кафедр тогда не было столь значительных научных результатов, разве что на кафедре военно-морской терапии (3. М. Волынский).
К этому же времени относятся крупные научные публикации Н. С. Молчанова, а именно: «Военно-полевая терапия (учебник)», 1961; «Гипотонические состояния», 1962; глава в руководстве по внутренним болезням «Болезни системы дыхания», 1964; «Острые пневмонии», 1965.
Шла работа над докторской диссертацией и у Е. В. Гембицкого. Им разрабатывалась проблема внутренней патологии при поражении СВЧ-полем. Этот фактор воздействия на человека имел все большее значение в технике, в том числе в оборонном деле. Но его физические параметры, механизмы поражения, особенности клиники, диагностики, лечения и профилактики были мало изучены. То же относится и к экспертизе поражений. Работа имела гриф секретности так как велась на соответствующих объектах ВВС и ПВО Ленинграда. Но часть исследований проводилась на базе нашей кафедры. В связи с этим на короткое время в клинику госпитализировались офицеры и их всесторонне обследовали. Это касалось кардио-респираторной системы, системы гемостаза, почек и водно-солевого обмена. Последнее, по просьбе Е. В., выполнил я. Мне приятно было быть полезным. Позже, когда этот материал был собран, мы вместе разобрались в нем, и он был включен в диссертацию. Внешне занятость Е. В. диссертационной работой не была заметной. Если бы не его библиотечные усилия, учитывая закрытый характер работы, трудно было бы предположить ее уровень. И тем не менее, именно он первым из сотрудников кафедры того времени выполнил докторскую диссертацию.
Специалисты ВМА участвовали в медицинском обследовании космонавтов (тренировки на центрифуге и т. д.). К этой, секретной в то время, работе был причастен и Е. В. Он знал первых из них. Поэтому, когда был произведен запуск в космос корабля с человеком та борту, это не оказалось для него такой новостью, как для многих других.
Я помню этот День. Я шел по одной из таких, затененных, улочек Петроградской стороны к Петропавловской крепости. Простор Невы, панорама Стрелки Васильевского острова, море солнца – все это обрушилось на меня, так что я сразу и не заметил, что рядом со мной движется толпа людей. Оживленная, радостная, она все прибывала. Почему-то все устремлялись через Кировский мост к Марсову полю. Люди кричали: «Гагарин, Гагарин!» Наконец я понял, что в коcмос запустили корабль, и на его борту – наш, советский летчик. Люди вокруг меня пели, обнимались, ждали новых сообщений, переживали, как закончится полет. Сопричастность к свершившемуся, прекрасному и уникальному, к событию планетарного значения воспринималась как личное счастье. Таким был этот день – 12 апреля 1961 г. – для меня, для Гембицкого и для многих людей на Земле.
В 1962—1966 гг. Евгений Владиславович возглавлял Ленинградское областное терапевтическое общество. На заседания, проходившие 1 раз в месяц, приезжали врачи из Луги, Гатчины и других районов. Заседания проходили в областной больнице. Поскольку люди приезжали из районов – на автобусах и электричках, это учитывалось, и заседания начинались в 15 часов. Я не раз присутствовал на них, оставаясь после работы. Помню спокойную, неторопливую манеру ведения заседания Евгением Владиславовичем. Здесь все держались просто, даже по-домашнему. Рассматривались главным образом практические вопросы. Активное участие принимали С. Б. Коростовцев, видный гастроэнтеролог, преподаватель А. С. Мищенко. Е. В. набирался опыта и в этой работе, внося, в нее необходимую культуру и последовательность.
Возвращаясь к своему повествованию, хочу сказать, что для Гембицкого отношение ко мне не было исключительным. Он многим был близок, но и ему многие были близки. Его добро выражалось по-разному, очень индивидуально, но всегда, как он говорил, «глубинно» и действенно. Человек как бы «застревал» в нем, становясь объектом сопереживания, контроля и помощи. Он видел людей, особенно молодых, не в сиюминутном измерения, а в их развитии. Он не констатировал, а прогнозировал, причем гораздо оптимистичнее, долговременнее и точнее, чем мог сделать это сам человек. Можно было бы подумать, что он «управляет» (руководит) тем, о ком он заботится, на самом деле он, лишь лучше видя закономерно сильные качества человека, способствовал их развитию. Он определял свою позицию по отношению к каждому и проявлял ее предложением реальной пользы. Демагогом он не был никогда.
